положительно нет ни минутки свободной, чтобы записать что-нибудь в дневник, так и рвут во все стороны, то туда, то сюда, и всё такие вещи, что не откажешься, уж больно интересно.
На первый день, как и решено было, устроили ёлку. Сами знаете, сколько это возни: все обвяжи, прикрепи, прицепи, a венчики -- знаете, такие красивые разноцветные кружочки из леденца? Кушали? Нет? Попробуйте, следует, они y Кузнецова по 60 коп. за фунт продаются -- так их еще и расцепи, потому они вечно так посклеиваются, что ни тпру, ни ну; особенно если их еще перед употреблением в холодное место поставить a мамочка прежде так и делала, думала лучше, -- куда там! тогда уж прямо пиши пропало, ни за что не отдерешь, раскрошатся на кусочки и ничего больше не остается, как съесть их.
Ах, как я люблю елку! По-моему без неё Рождество не в Рождество. Если бы мне Бог знает сколько подарков наделали и без елки, я бы не утешилась. Под елкой все, все красивее кажется. И потом, что я просто обожаю, это минуту, когда елка уже готова, все навешено, свечи вставлены в подсвечники, подсвечники сидят верхом на веточках, -- все это и мы, конечно, тоже помогаем прилаживать, a потом вдруг:
-- Ну, дети, теперь идите в кабинет, a мы здесь без вас все зажжем.
Пойдешь это туда, двери за вами закроют; порассядешься, кто где, a только разговоры все не клеятся, нет-нет, да невольно и прислушиваешься к тому, что в гостиной творится. Бумага шуршит... Что-то вынимают... Еще... Опять... Стук... Что-то кокнули...
-- Что такое? Что? -- голос папы.
-- Нет, ничего, я только стукнула Турка, -- отвечает мамочка.
Что за турок? интересно. Опять шур... шур... шур... опять шуршит. Наконец нас зовут.
Как весело, радостно, так по-праздничному сияют милые огоньки, много-много их и среди комнаты, и на стенах залы, даже на стене кабинета, даже в мамусином будуарчике. Елочка отражается во всех трех зеркалах гостиной, в папином висящем над тахтой зеркале, в мамочкином трюмо. Чудо!
Из детей были только Снежины -- Люба с Сашей, да наш Володя, a из больших мамочкины три кузины -- Женя, Нина и Наташа, их брат -- студент Боба, дядя Коля, Леонид Георгиевич с тетей Лидушей, Петр Ильич -- да, кажется, и все; свои только, все самые близкие. Каждый получил хорошенькие подарки и чудные бонбоньерки. Всех подарков перечислять не стану, это и я засну, пока напишу, да и тот, кто читать будет, тоже носом клевать начнет, где же там? Подумайте, столько людей и каждому по одному, два, a то и три подарка. Скажу только, что я получила; журнал "Всходы" за весь прошлый год в чудном зеленом с золотом переплете; душку-предушку туалетный столик, покрытый белой кисеей и весь подхваченный голубыми бантиками, a на нем страшно симпатичный приборчик из сине-зеленоватого стекла, вроде моего фонарика. Теперь моя комнатка еще милей и уютнее станет. Потом пенал, круглый, с пресмешной головой арапчонка наверху, бюварчик (- это папка для писем и бумаг. – germiones_muzh.) и книгу "Две девочки и один мальчик" (- Роберта Флетчера. Межпрочим, американца. – germiones_muzh.), которую мне давно хотелось иметь; говорят, преинтересно, но сама я еще ничего сказать не могу, потому нет таки решительно ни минуты, чтоб почитать.
Пока елка горела, мы ели, ели и ели, да еще хлопушки хлопали и потом наряжались в колпаки и костюмы, которые в них всегда бывают. Взрослые все тоже должны были надевать. Мамочку нарядили пожарным, a Петра Ильича чухонкой молочницей; Володьке достался костюм bebe (- младенец. Тот еще! – germiones_muzh.), мне -- мак, Любе -- рыбачка.
Если б вы только видели Петра Ильича чухонкой! Толстый, милый, жирный, под подбородком завязочки от чепчика, a из под завязочек его собственная говядина так и висит.
Но это все еще ничего, дальше лучше было. Затеяли опять в шарады играть, это любимая игра Жени, Нины и Наташи, они чудно умеют и выдумывать, и представлять. Этот раз все, все без исключения приняли участие. Разделились, как всегда, на две партии -- одна представляет, другая смотрит и отгадывает, по очереди. Я была в одной партии с Наташей, Петром Ильичем, Женей и Володей. Этот раз очень заковыристые шарады придумывали, такие слова попадались, что я не особенно-то и понимала их. Но это все равно, не в том дело.
С самого начала была шарада "куль -- е -- бяка"
Первую картину так изобразили (это наша партия). В Малороссии, в крестьянской избе сидят хохлатки. (- видимо, хохлушки. Хохлатки это курицы. – germiones_muzh.) Все мы хохлатками и нарядились, накрутили вроде таких... как они называются?.. ну, что малоросски на головах носят, тряпочки такие? ну, все равно. (- это называется намиткой, Муся. - germiones_muzh.) Поняли? -- и сзади концы прицепили, будто ленты и косы; обмотались пестрыми салфетками, скатертями. Очень хорошо. Сидим. Вдруг из другой комнаты пение:
Я до кумы иду
Ей кулечек несу,
A y том, y куле
Черевички куме.
Входит Петр Иванович, в своей военной форме с аксельбантами, a сверх сюртука вместо кушака повязан пестрый платок, что наша Дарья на рынок надевает, на голове моя серая барашковая шапочка, как хохлы носят, под рукой кулек, и входит он приплясывая и опять припевая:
Я до кумы иду
Ей кулечек несу...
Ну, потом подходит к нам, здоровается, начинает из "куля" вынимать то одно, то другое, и всем хохлаткам раздаривать. Мы все рады, все заглядываем в "куль", a он из него вещицы все тянет да тянет.
Это был "куль".
Потом второе: "Э... э... э". Будто мы в ложе, a один господин (Боба) все э-кает, так фатовато, противно говорит.
Последнее -- "бяка". Вот как мы тут все живы остались и не перемерли со смеху, так я и до сих пор не знаю. Уж не говорю про Любу, про меня, но мамуся платком слезы вытирала, так она смеялась.
Третью картину, самую эту "бяку", так изобразили:
Мы все -- маленькие дети, только Женя гувернантка (- Женя играет гувернантку. – germiones_muzh.). Мы одни в комнате, шалим, кричим, деремся. Вдруг дверь отворяется и Петр Ильич в бумажной шапке с султанчиком, за поясом зонтик вместо шашки, вприпрыжку, верхом на половой щетке вскакивает в комнату и начинает как будто давить нас. Мы визжим, кричим, он все скачет. Дверь распахивается, влетает гувернантка -- Женя. Как посмотрела она на Петра Ивановича, -- и роль свою забыла, чуть на пол не садится от смеха. Наконец с силами собралась, стала бранить нас, всех по углам рассовала, a мы-то ей со всех сторон: "Злюка!!", "Бяка!", "Бяка!"; Петр Иванович схватил ее за платье, сам все верхом на щетке скачет и ее за собой по всей гостиной за юбку тянет и громче нас всех: "Бяка"! "Бяка"! "Бяка"!
(- по-моему, некорректно играют: сплошные вокальные подсказки. Мы в студенчестве «крокодилили» строго по правилам… – Но мило. – germiones_muzh.)
Кто не видел, и тому, я думаю, смешно читать будет, a посмотреть, так, я вам говорю, умереть надо.
Целое было -- "кулебяка"; ничего особенного: именины и угощают кулебякой.
Другая шарада была тоже уморительная, даже того, не так, чтоб и слишком comme il faut, но ведь мы были все свои, только родные, Петр Ильич не считается, он все равно что свой, да и тут опять он одну из главных ролей исполнял. Я ее все-таки запишу, a коли кого-нибудь из читающих мой дневник уж очень большая comme il faut'ность одолеет, пусть перемахнет странички через две, но только, право, он много потеряет; уж мамуся моя, вы знаете, y-ух как за bon genre (- хороший тон [фр.] – germiones_muzh.), стоит, a здесь и она не выдержала, смеялась как девчурочка.
Другая шарада была -- "карикатура".
Первая картина -- корчма. Женя в переднике (накидка с подушки), платочек (чайная салфетка) на голове -- хозяйка. Публика заходит закусить и выпить, кто рюмочку, кто две. Вдруг дверь с шумом распахивается, и в шапке набекрень вваливает гуляка-француз -- Боба.
-- Эй, madame! Un quart , де водкэ! (- Эй, мадам четверть [бутылка, 3 литра], де водкэ! – Смесь францусского с нижегородским. Смешно. И многовато водкэ для француза. – germiones_muzh.) -- кричит.
Женя низко кланяется.
-- Стаканчик прикажете, вашей милости?
-- Нэ, нэ, стаканшик, donnez un quart (- дайте четверть [фр.] – germiones_muzh.) де водкэ! -- грозно вопит француз.
-- Рюмочку, рюмочку? -- все не понимает хозяйка.
-- К шорту рюмашка, -- quart, quart де водкэ, -- ревет гуляка.
(- чо ты так расходился-то? Ведь выпьешь – умрешь. – germiones_muzh.)
-- Прости Господи, что твоя ворона раскаркалась, -- говорит Женя: -- Ну его! Дам четверную, пусть пьет.
Приносит ему большую бутыль.
Это было "quart".
Второе. Все мы будто идем дачу нанимать. Выходим на улицу, то есть в гостиную, a там метут, каждый около своей дачи, три дворника: Петр Ильич, Боба и Володя и беседуют себе, по-настоящему, по-дворницки. Мы появляемся. Наташа обращается к Бобе:
-- Нельзя ли, любезный, дачу осмотреть?
-- Для ча нельзя? иик... завсегда... иик... можно... Пожа... иик... луйте... иик...
-- Фу, какой ужасный дворник, -- говорит Наташа, -- не будем лучше и дачи смотреть; -- (к дворнику): -- Мы, братец, другой раз зайдем, теперь поздно".
-- Мо-ожно... иик... и другой... для ча... иик... нельзя? Мы... иик... завсегда... иик... готовы... иик... служить.
Подходим к Володе. Наташа опять:
-- У вас, братец, дача отдается?
-- Так... иик... тошно... иик... ваше пре... иик... посходи... иик... тельство и... ик...
Наташа не может сдержать хохота, мы все тоже валяемся, даже мамуся весело так, раскатисто хохочет. Но Наташа опять входит в роль, подтягивает губы и обращается к нам:
-- Я думаю, здесь и смотреть не стоит, видите, тут дворник тоже уже начал... -- она не договаривает.
-- Да, да, конечно, -- говорим мы, -- не стоит, вон там третий стоит, приличный такой, верно и дача хорошая.
Подходим к Петру Ильичу.
-- Сдается дача? Можно посмотреть?
-- Можно... иик... можно, а... иик... сколько... иик... вам комнат иик... иик... иик... иик..."
-- Нечего сказать, хороши, -- говорит Наташа, -- точно все сговорились. Фи, уйдем, может это заразительно, я чувствую, что и мне что-то хочется иик... икать...
Второе, вы поняли -- было, pardon, "икать".
Третье -- "ура". Ничего особенного: пили на свадьбе за здоровье новобрачных и кричали "ура". Целое -- "карикатура" (немного оно безграмотно вышло, мягкий-то знак лишний, ну, да ведь это не русский урок -- сойдет).
Нарядили мы все того же Петра Ильича дамой, в белое платье, которое смастерили из всяких покрывал, на голову надели ему такую большую мамочкину шляпу с пером, дали веер в руки, и вот он, приподняв шлейф и приложив руку к сердцу, сперва присел, a потом нежным женским голосом запел:
-- Поймешь ли ты души моей волнение...
Дальше не помню, какие-то мечты, цветы, что-то подобное. (- романс, автор стихов вроде неизвестен. Музыка Дмитрия Сартинского-Бей. – miones_muzh.) Нет, это надо было видеть его! Умирать буду, не забуду!
Много еще шарад представляли, да всех не опишешь. Потом сделали маленькую передышку. Кто пить пошел, кто курить, кто что-нибудь с елки снимал пожевать.
Вдруг через некоторое время появляется Володя, и физиономия y него этакая особенная, сильно жуликоватая, сразу видать, что какую-нибудь штуку устроит:
-- Многоуважаемые тети, дяди, папа, кузина, гости и все старшие! Прошу минутного внимания. Сие произведение..."
Дальше я со страху не слышу. Ну, думаю, беда, -- на дневник мой наткнулся, верно ключ в столике оставила, вынуть забыла. Руку за воротник -- нет, есть, на мне мой ключик; слава Богу! Как гора с плеч. Что же он там откопал?
-- Итак, -- слышу опять -- выньте носовые платки и прошу внимания.
Вытягивает что-то из кармана... Батюшки! -- Сашин роман! В руке y Володи синеет тетрадочка, a Сашины уши сперва краснеют, как кумач, a затем стремглав скрываются вместе со своим обладателем в соседней комнате.
-- Любовь Индейца Чхи-Плюнь" -- возглашает тем временем Володя. "Роман политический и литературный".
"Было очень жарко и индеец Чхи-Плюнь хотел пить, -- a до реки Невы бедняжке далеко было, -- от себя вставляет он: -- a потому он стал собирать землянику в дремучем лесу, около Сахары, где рычали свирепые Тигры и Ефраты. Тогда он видит, что идет -- хватит ли y меня только сил выговорить? -- чудной красоты индейка Пампуся. "Пуся, моя Пуся, Милая Пампуся" -- опять коверкает Володька -- "женись на мне, будешь мадам Чхи-Плюнь!" Хорошо, говорит Пимпампуся, я женюсь на тебе, если ты меня любишь; но если ты меня любишь, о мой Сам-Пью-Чай! То подари мне золотое кольцо, которое было продето в нос нашей царицы Пуль-Пу-Люли. -- "Хорошо, говорит Чхи-Плюнь -- подарю!" -- и он пошел тащить кольцо из носа Пуль-Пу-Люли (до чего, о любовь, ты не доводишь! -- опять понес Володя отсебятину, закатив глаза и вздыхая), a индейка раскрыла зонтик, села на блюдо и помчалась на крыльях радости прямо на кухню, где ее, начинив предварительно черносливом, изжарили в свежем масле.
Мир праху твоему, царица души Чхи-Плюнь.
(Продолжение следует).
Хохот был всеобщий, только Саша, стоявший с самого начала чтения красный, как рак вареный, понемножку-понемножку все пятился к двери, пока не нырнул в нее.
-- Браво! Браво! Автора! Автора! -- закричал сам же первый Володька, ну, да и мы, грешники, подтянули.
Но автор пропал без остатка. Пошли на розыски, и наконец дядя Коля вытащил его, несчастного, из-под дивана в мамином будуарчике, куда он забился. Хоть и не люблю я его, но он так был сконфужен и имел такой жалкушенский вид, что мне его немножко жаль стало. A Володьке-то от старших влетело за то, что он бедного Сашу переконфузил.
Да уж насмеялись и надурачились мы в тот вечер вволюшку. -- Хорошо!
ВЕРА НОВИЦКАЯ (1873 - ?)