вот и настало и прошло 20 декабря -- день моего рождения. Пришелся он в пятницу, в будний учебный день, и я этому очень рада.
Разбудили меня, как всегда, раненько; я живо-живо встала и бегом в столовую, a там уж мамуся сидит в своем красном с белыми звездочками капотике, который я страшно люблю и называю "мухомориком". Обыкновенно, уходя в гимназию, я бегу целовать мамочку, когда она еще свернувшись калачиком в своей постели лежит, потому что рано вставать она ой-ой как не любит; в этом отношении она тоже вся в меня. Тут же, смотрю, поднялась и сидит за Selbstkocher'ом, (- самовар по-немецки. – germiones_muzh.) a посреди стола, по положению, громадный крендель с моими буквами. Крендель-то кренделем, все это прекрасно, a еще-то что?
-- Уж не знаю, Муся, будешь ли ты довольна нашим с папой подарком, пожалуй не угодили. В прошлом году ты этого очень хотела, да я позволить не могла, a в этом может уж пыл-то y тебя и поостыл, -- говорит мамуся, a вид y неё хитренький, глаза так и смеются. Ужасно я ее такой люблю!
-- Уж извини, говорит, если не понравится. Вот посмотри.
A в столовой на качалке лежит что-то, даже видно несколько этих "чего-то" и прикрыто маленькой скатерью; мне почему-то и невдомек было взглянуть туда.
Сперва хватаю сверток, который поверх скатерти. Что-то тяжелое, холодное... Коньки!.. Уж не снимаю, а сдираю скатерть, a там целый костюм для катанья на коньках, весь серенький и отделан сереньким же мехом, таким, знаете, что будто снегом посыпан, -- Chinchilla называется. И муфта такая же, и шляпа, немножко сумасшедшего фасона, назад, и отделанная голубым.
Нет, вы не можете, не можете понять, до какой степени я обрадовалась!.. Всю прошлую зиму я просила-упрашивала мамусю позволить мне учиться на коньках -- ни за что; a уж я вам говорила, мамочка как упрется, ни в жисть не уступит. Правда, что она никогда так, зря не упрямится, этот раз тоже причина была: в начале прошлой зимы y меня был сильный бронхит, ну, вот она и боялась, чтобы я на льду опять не простудилась. В этом году я уже и не пробовала просить, думала, все равно не позволят, a мамуся-то, умница, сама вспомнила. A еще хитрит: "может не угодила". Дуся, милая, золото мое!
Вообще она хитрющая, с костюмом тоже как ловко устроилась. Примеряла мне портниха темно-синее платье, что мне шили, и говорит:
"Барышня, будьте такая добрая, померьте вот эту подкладку юбочки и жакетки, a то девочка-то эта больна теперь, сама не может, a вы ей как раз под рост подойдетесь".
Ну, я, понятно, померила, хоть и терпеть этого не могу; a оно вон кто, изволите ли видеть, "больной девочкой" оказался. Ловко!
У нас в гимназии полагается в день своих именин весь класс, всех классных дам и учительниц конфетами угощать. Вот я папочку и попросила, потому покупка фруктов и сластей y нас в доме в его ведении. "Только, говорю, -- чтобы мало не было". Он и постарался, целых четыре фунта (- два кило. Почти. – germiones_muzh.) купил; папуся мой тоже молодчинище!
В этот день в гимназии весело-превесело было. Многие -- вся наша компания -- знали, что мое рождение, не без того, чтобы и другим сказать, a остальные, как увидели, что я тащу коробищу с конфетами, -- несла я ее конечно в руках, отдельно, потому где же ее в ранец упихать? -- и смекнули, в чем дело. Таня Грачева да Рожнова, -- есть y нас такая, одной с Грачевой породы -- ужасно со мной сразу ласковы сделались, на них всегда нежность нападает ко всем именинницам, то есть к их коробкам, они все около них так и крутятся; ну, и меня удостоили.
Поздравляли, целовали меня почти все, в том числе и Евгения Васильевна, так ласково-ласково меня обняла. Славная она, милюсенькая.
Люба поздравила меня, но сказала, что в три часа еще раз это сделает, когда придет к нам вместе со своей матерью.
Я и без причины готова была целый день хохотать, так мне весело было, a тут еще наша новенькая -- Пыльнева за французским уроком до смерти меня насмешила. Задано нам было по Konstantin переводить кусочек с русского на французский и с французского на русский. В первую голову вызывают Пыльневу. Она встает и громко, быстро-быстро, отчетливо так, без передышки начинает:
-- Combien de pages a ce cahier? (- Сколько страниц в тетради? – germiones_muzh.) -- сколько кур у соседа?
Voici un coq et une poule (- Вот петух и курица. – germiones_muzh.) -- вот обезьяна и попугай.
Ce chien jaune est malade (- Эта желтая собака больна. - germiones_muzh.) -- мой дядя охотник.
La tante appelle le chat (- Тетя зовет кошку. - germiones_muzh.) -- вот желтое насекомое..."
Так одним залпом все это y неё и вылетело.
"Постойте, погодите, что такое?" -- перебивает ее Надежда Аркадьевна.
Евгения Васильевна смотрит и смеется, мы с Любой кончаемся от хохоту, положив головы на парты. Шурка взвизгивает на весь класс, она уж засунула себе в рот пол платка, но все-таки не может удержаться; все, даже Леонова, Зернова -- все смеются Одна Пыльнева ничего не понимает, стоит, бедная, красная, красная, и глаза полные слез.
"Ну-ка, переведите еще раз, да не торопитесь так", -- говорит ей Надежда Аркадьевна
Ta начинает совсем медленно:
-- Combien de pages a ce cahier? -- сколько кур у соседа?
Опять всеобщий визг.
Крупные слезы начинают капать из глаз Пыльневой.
"Я не знаю отчего... все... смеются... я по книжке... верно... все..."
Наконец дело разъясняется. В той гимназии, куда Пыльнева поступила раньше, французский язык не обязательно было учить, она ни слова и не знает, только читать и писать умеет, да и то неважно, a понимать, ничего ж не понимает. В Konstantin же страничка разделена пополам, налево то, что с русского на французский, a направо -- с франц. на русский; она же думала, что одно перевод другого, ну, и выдолбила, добросовестно все наизусть выдолбила.
Завтракать нам с Любой не пришлось, мне -- потому что хлопот много было, a ей за компанию. Как только зазвонили на большую перемену, я сейчас руки в парту, a коробка, конечно, уже развязанная стоит. Только Надежда Аркадьевна встала, я ей и поднесла. Ну, она, конечно осведомилась, почему я угощаю, поздравила и взяла две шоколадных бомбы. Потом я понеслась "Женюрочке" (- Евгения Васильевна, классная дама. – germiones_muzh.) предлагать. Ta церемонилась, одну несчастную тянучечку вытащила, но я ее стала упрашивать и чуть не силой заставила еще три хороших конфетки взять. Она вся розовая-розовая -- конфузится, a я ведь знаю, что она сладкое страшно любит, потому всегда что-нибудь да сосет или грызет, раза два и мне даже преподнесла.
После неё стала класс угощать. Все берут как берут, a Татьянушка с Рожновой как приналегли!.. Ну, думаю, все до дна выберут. Нет, Бог милостив, еще кое-что осталось. Потом полетели мы сперва в нашем коридоре всех угощать, то есть учительниц конечно, на всю гимназию где же конфет напастись? -- только некоторым моим любимцам перепало, a затем галопом в средний коридор: -- ведь самые-то мои душки -- Юлия Григорьевна и Линдочка -- там всегда, потому Юлия Григорьевна не только уроки рисования дает, но еще и классной дамой во II А. Примчались, смотрим, -- как всегда под ручку гуляют; мы к ним.
-- А, -- говорит Юлия Григорьевна, -- вот и тараканчик наш бежит, -- a Линдочка только смеется, глаза прищурила, мордочка острая, ни дать, ни взять котенок. Милая!
Ну, я им коробку.
-- Это на каком же основании "тараканчик" пир на весь мир задает? -- спрашивает Юлия Григорьевна.
-- Что-то Марии как будто 20-го декабря никакой и не бывало (- по церковному календарю. Это называется тезоименитство. – germiones_muzh.).
Я объяснила им.
-- Значит", -- опять говорит Юлия Григорьевна, -- "тараканчику" нашему сегодня целых десять лет исполнилось. Возраст почтенный, особенно как для таракана. Ну, поздравляю, Муся, желаю всего хорошего и того... Немного успеха по рисованию, a то очень уже там виды удручающие попадаются.
И крепко-крепко она меня поцеловала.
-- И я вас от души поздравляю", -- говорит m-llе Linde: -- Дай Бог, чтобы вы навсегда сохранили такое же доброе чуткое сердечко, -- взяла мою голову двумя руками и поцеловала меня в лоб.
Милые! Славные! Дуси! Какая же я счастливая, что меня все так любят!
Когда я пришла домой, то застала тетю Лидушу с Леонидом Георгиевичем, письмо от бабушки, поздравительную карточку от Володи (потом скажу какую) и моего любимца Петра Ильича.
Тетя Лидуша от себя подарила мне брелок -- кошечку с чудными желтыми глазами, a Леонид Георгиевич альбом для стихов (что я говорила! Je connais bien mon monde! (- Я-то знаю моих родственников! - germiones_muzh.). Красивый альбом, чудо, такой большой, серо-зеленый, и на нем ветка розовых, совсем светло-светло розовых и белых гиацинтов, a листки альбома все разноцветные и почти на каждом какой-нибудь чудный цветок. Прелесть, как красиво!
"Да ты, Муся, полюбопытствуй, в середину-то повнимательнее загляни, да и сначала перелистай, a то ты, по обыкновению, с конца смотришь."
Гляжу, a на второй странице что-то карандашом нарисовано. -- Вот насмешник противный! Все-то он помнит и потом всю жизнь проходу не дает!
На листе нарисована я своей собственной персоной, a рядом со мной мой милый ушастик -- Ральф. Я сижу за столом и, высунув кончик языка, скривив голову на бок (сколько уже мне за это доставалось и от мамуси и от Барбоса [- Ольга Викторовна по русскому. - germiones_muzh.]!), пишу, a Ральф, задние лапы на кончике стула, передние на столе, старательно треплет книгу. И ведь правда это было, так он всего моего Евтушевского и сжевал, пришлось нового покупать. И откуда только этот новоиспеченный дядюшка всякие такие штуки разузнает? Неужели это мамуся такая предательница?
Петр Ильич, тот ведь без конфет и в дом, кажется, войти не умеет, a тут еще случай такой хороший -- рождение, вот и притащил он громадную круглую коробку, a на ней сверху сидит на задних лапах заяц, да такой милюсенький. Роста как всамомделешные маленькие зайцы бывают, сидит, головушку свою милую на сторону своротил и грызет морковку. Ну, как не поцеловать Петра Ильича за это? И поцеловала.
Пока это я благодарила да целовала всех, пришли дядя Коля и m-me (- madame. - germiones_muzh.) Снежина с Любой. Дядя Коля принес мне тоненькое золотое колечко, по которому бегает прехорошенькая серая мышка.
"Получай, котенок", -- говорит, "нашей кошке Муське мышку на забаву".
И где он только раздобыл такую славную штуку? Я никогда еще подобной не видела.
Люба подарила мне две чудных розовых вазочки, знаете, такого цвета, как светлый кисель с молоком, a сверху на них веточки красной смородины, из стекла конечно, но так хорошо сделано, так аппетитно что съесть хочется.
Вся эта публика сидела недолго, попила шоколаду, чаю, поела всяких вкусностей и разбрелась по домам. В этот день по-настоящему праздновать не могли -- будни и все заняты, a решили отложить на 25-ое, тогда и елку, и мое рождение сразу отпразднуем. Немножко это мне невыгодно... Впрочем нет, ведь подарки я полностью за 20-е получила, авось и 25-го меня не обделят.
А, знаете, какую карточку кузен-то (- Володька. – germiones_muzh.) мой (ах, вот хорошее слово для "нашего" немецкого языка -- cousin (- кузен, слово французское. Оно означает и "двоюродный брат", и "комар". - germiones_muzh.) -- die Mücke (- комар [нем.] - germiones_muzh.)), так вот самый-то этот die Mücke мне прислал? Сидит в шикарной гостиной обезьяна, в decollete (- декольте [фр.]. - germiones_muzh.) платье, manches courtes (с короткими рукавами [фр.]. – germiones_muzh.), в нарядных туфельках, с веером, a перед ней с моноклем, во фраке, в белом жилете, с коробкой конфет подмышкой и с торчащим из-под фрака кончиком хвоста -- кот, толстый, жирный кот, и почтительно так мартышке к ручке прикладывается.
Ну, уж и семейка y нас, нечего сказать, родственники! Неизвестно, кто самый большой насмешник. Пусть себе, но милые они все премилые, и люблю я их крепко-крепко.
ВЕРА НОВИЦКАЯ (1873 - ?)