сегодня к нам привели, наконец, новенькую. Мы думали, она экзаменоваться будет, да нет, она экзамен уже выдержала раньше в том городе, где её папа служил, a как его сюда перевели, ну, и ее в нашу гимназию пристроили, благо вакансия нашлась.
Сидим мы на русском уроке и пишем все ту же несчастную "Малороссию" (- стихотворение графа А.К. Толстого. Ничего плохополитического – всущности, хвалебная ода. – germiones_muzh.), которую я тогда не знала. Только этот раз я ее на зубок выучила и говорить и писать. Так строчим мы. Вдруг дверь сама собой открывается, точно по волшебству, потому что через стекло выше ручки не видать, чтобы ее кто-нибудь отворял, -- распахивается и входит классная дама пятого A, a с ней новенькая.
Новенькой-то и Бог велел быть ниже ручки, на то она и седьмушка, -- ну, a Шарлотте Карловне можно бы и успеть уже подрасти, так как ей лет пятьдесят верно будет; да вот не успела, так коротышечкой и осталась. Ужасно y неё вид потешный: ножки коротенькие, -- кажется, будто она на коленях ходит, зато голова и руки! -- ничего себе, почтенные, a голос -- по-моему y нашего швейцара Андрея много приятнее будет, и манеры покрасивее, да и руками он меньше размахивает. Не любят её в гимназии: злющая-презлющая, во все классы нос сует.
A новенькая миленькая, фамилия её Пыльнева, хорошенькая, и вид y неё такой святой.
Пока мы свою "Малороссию" дописывали, Шарлотта Карловна с "Женюрочкой" (- местная классная дама. – germiones_muzh.) пошепталась, сдала ей новенькую, попрыгала-попрыгала перед дверью, уцепилась, наконец, за ручку и исчезла. Ужасно смешная!
Она немка, -- её фамилия Беккер, и все, все девочки, как одна, уверяют, что она невеста нашего учителя чистописания, Генриха Гансовича Раба, тоже немца. Вот интересно, если бы они поженились! Он высокий-превысокий, ходит в струнку вытянувшись, a на макушке препотешный кок (- вихор, завиток. – germiones_muzh.) торчит. Под ручку им гулять и думать нельзя, разве "под ножку", потому она ему верно чуть-чуть выше колена пришлась бы; он через нее не то что перескочить, a прямо-таки перешагнуть может.
Написала вот все это и припомнился мне один наш знакомый, -- очень высокого роста, толстый и с такими большими ногами, что галоши его ни дать, ни взять маленькие лодки, да при этом еще и страшно близорукий. Вот идет он себе однажды по Невскому, a перед ним дамочка. Вдруг чувствует, под его ногой что-то хрустнуло, и дамочка как вскрикнет, как начнет его бранить, как начнет плакать! Оказывается, она вела на шнурочке крошечную какой-то очень редкой породы собачоночку, a он-то сослепу не доглядел, и бедная тютинька погибла под "лодкой". Вот ужас! Вдруг и Раб так наступит, и от "Шарлотки" только мокренько останется. Как сказала я это Любе, думала, она умрет со смеху, хохотала, успокоиться не могла. (- дети часто жестоки. – germiones_muzh.)
Да, a за чистописанием-то мы сегодня как скандалили! Нечего сказать, показали хороший пример новенькой. И всегда-то за этим уроком шалят, a сегодня уж очень расходились.
Евгении Васильевны (- онаже Женюрочка: классная дама. – germiones_muzh.) по обыкновению в классе не было; и пошли, кто закусывать, кто апельсины есть, a потом корками стрельбу затеяли. Раб себе знай повторяёт:
-- Не шлить, сдеть смирн.
Он всегда так потешно говорит, точно отщелкивает каждое слово.
Какой тут "смирн". Вдруг -- бац -- Рабу корка прямо в лысину летит. Скандал! Это Бек хотела в Зернову пустить, потому та уж больно старательно писала, чуть не на весь класс сопела, язык даже на пол аршина выставила, -- да перемахнула. Вот он разозлился, я его еще никогда таким сердитым и не видывала; покраснел весь, встал и объявил, что в таком классе он не останется больше и пойдет жаловаться классной даме. Мы конечно перетрусили, стали его упрашивать, умаливать:
-- Генрих Гансович, пожалуйста, никогда больше не будем, не говорите... простите... Генрих Гансович, пожалуйста... -- а Шурка-то вдруг на весь класс как ляпнет: "Пожалуйста простите, Генрих Гусевич..." это вместо Гансовича то! Как привыкли мы его так между собой величать, она по ошибке и скажи. Уж не знаю, слышал он или нет -- вернее, что нет, но наконец смягчился, простил и остался в классе. Он ведь добрый, славный, вот потому-то мы так и дурачимся.
Только я вернулась из гимназии, кончила переодеваться и собиралась идти свои противнейшие гаммы барабанить (и кто только эту гадость выдумал?), слышу, звонок! Ну, мало ли кто звонит, мне что за дело? Но, оказывается, дело-то мне было. Входит Глаша и дает мне какую-то обгрызенную, вкривь и вкось сшитую маленькую синюю тетрадочку, такого вот роста, как если обыкновенную тетрадь вчетверо сложить.
-- Это, -- говорит, -- барышня, Снежинский маленький барчук сверху принес, сунул мне в руку, вам значит, велел передать, a сам со всех ног бежать.
Открываю. Если тетрадочка маленькая, то буквы в ней зато очень большие и кривые... Бумага хоть и линованная, но строчек там точно никогда и не существовало: буквы себе с горы на гору так и перекатываются. Читаю.
Еженедельный журнал
посвящается Мусе от
Саши Снежина.
Отдел политики и литературы.
Милая моя брюнетка,
Умница моя,
Сладкая конфетка,
Я люблю тебя.
Первые буквы в строчках черно-черно написаны и раз по пяти каждая подчеркнута, так что и слепой увидит, что, если читать сверху вниз, выйдет "Муся".Умница моя,
Сладкая конфетка,
Я люблю тебя.
Что ж, молодец, правда хорошо? (- вообще, по-моему, пОшло. Но я не оракул хорошего вкуса. - germiones_muzh.)
Потом дальше:
"Любовь Индейца Чим-Чум"
Роман.
Сочинение Саши Снежина.
Было очень жарко, и индеец Чим-Чум хотел пить, и тогда он стал собирать землянику в дремучем лесу около Сахары, где рычали тигры и ефраты, и тогда он видит: кто-то идет, -- и он зарядил свой лук и хотел выстрелить, но он увидел, что идет дивной красоты индейка Пампуся.
-- Милаия Пампуся, -- говорит Чим-Чум, я страшно люблю тебя, женись на мне.
-- Хорошо, -- говорит индейка, -- я женюсь на тебе, если ты меня любишь; но если ты меня любишь, то подари мне золотой браслет, который на ноге y нашей царицы Пул-Пу-Люли.
-- Хорошо, -- говорит Чим-Чум, -- подарю, -- и индеец пошел к Пуль-Пу-Люле, a индейка Пампуся раскрыла свой зонтик и села на спинку ручного тигра, и тигр ее повез прямо на квартиру, где жил её папа Трипрунгам.
(Продолжение в следующем N).
Ведь право, не слишком уже плохо? Только вот почему это Ефрат рычать стал и потом все "и" да "и", даже читать трудно; не очень у него хороший дар слова. Насчет ятей тоже прихрамывает, кажется Саша их не признает, яти сами по себе, a он сам по себе. Ничего, еще успеет выучиться, ведь ему еще неполных девять лет.
Меня удивляет мамуся, что же она забыла что ли, что её единая -- единственная дочь должна в пятницу родиться и что ей исполнится ровнехонько десять лет? Никаких приготовлений -- ничего, ни пакетов не приносят, ни спрашивают меня так, знаете, обиняками, чего бы я хотела -- ничего. Странно. Забыть, конечно не забыли, но что же? Что??
ВЕРА НОВИЦКАЯ (1873 - ?)