приходит сегодня Барбосина (- «русская», Ольга Викторовна. – germiones_muzh.) в класс, смотрим -- тетрадки под мышкой тащит. Молодчина, вчера написали, a сегодня уже и готово, поправлено.
Села, расписалась в журнале, вое как следует быть, потом тетради раздавать, -- ах! Извините пожалуйста, не те, -- вместо седьмого Б, седьмой A хватила; a небось принеси мы вместо русской тетради: ну хоть арифметику, непременно наворчала бы.
"Ну, -- говорит, -- кто ж это вниз сходит, да настоящие тетради принесет? Хотите, Старобельская?"
Вот вопрос! Кто ж это не захочет вниз пробежаться, да еще во время уроков, когда по дороге во всякий класс заглянуть можно?
-- Хочу, -- говорю, -- Ольга Викторовна, да еще как хочу.
"Ну, так и маршируйте, да по дороге не растеряйте половины, ведь y вас всегда все форточки в голове настежь".
Я было по обыкновению пулей полетела, но Евгения Васильевна остановила меня, велела идти тихо и не шуметь, чтобы не мешать заниматься другим классам.
Дамская комната в самом конце нижнего коридора, дальше первого класса. Вот, прохожу я мимо него и вижу -- что за штука? Уж больно там что-то хитрое происходит.
Остановилась, конечно, y стеклянной двери, смотрю. На полу разостланы четыре простыни, на каждой из них лежит по ученице, a четыре другие берут их за руки и со всех сил то к себе потянут, то от себя отпихнут, да еще и ноги для чего-то в коленях сгибают. Что за ерунда? Я сперва думала, они себе так, одни дурачатся, Потом вижу -- нет: и классная дама, и докторша, что y них гигиену или геометрию, не знаю, что-то преподает, обе глядят та это, не злятся, но и не смеются. Я и про тетрадки забыла, стою, вытаращив глаза, и смотрю на это беснование.
Может я и долго так бы простояла, да одна моя знакомая девочка, Попова, в это время из класса напиться вышла.
-- Ты тут что делаешь? -- спрашивает.
-- Нет, -- говорю, -- вы то вот там что вытворяете?
-- А это, -- отвечает, -- искусственное дыхание.
Ногами-то, да руками? Да кто ж это когда так дышал? И зачем это им? Разве они не могут дышать, как все? -- A она знай только заливается хохочет. Насилу толку от неё добилась, да и то не так, чтобы уж очень хорошо поняла. Оказывается, что если кому-нибудь иногда дурно сделается, или, например, утопленника вытащат, так ему таким образом дышать помогают. Вот ученицам и показывают, может, когда наука эта пригодится.
Но я все-таки не понимаю, отчего, если человека заставить дрыгать ногами и размахивать руками, ему от этого легче дышать станет? По-моему, наоборот, устанешь только и запыхаешься. Надо будет попробовать.
Тетрадки явились немножко с опозданием, но никто внимания на это не обратил.
A за русскую диктовку мне одиннадцать, одну таки ошибку всадила и, по обыкновению, глупейшую: вместо "потом" написала "попом". У меня только такие и бывают, особенно с "п" и "т": то лишнюю ногу приставлю, то одной не хватает, хочу написать "теперь", -- или "пеперь" или "тетерь" выйдет, даже злость берет.
Ну, и отличилась же сегодня Юля Бек за русским!
Я понимаю что можно иногда не додуматься да чего-нибудь и глупость сказать, -- с кем греха не бывает? -- но чтобы так ляпать, как y нас сегодня!..
Ольга Викторовна толковала нам что-то про озимые хлебные растения, потом обращается к Юле: "Ну-ка, Бек, назовите мне какое-нибудь". Ta встает и говорит:
-- Мед.
Вы не верите, думаете, я сочиняю? Вот мамочка меня и предупреждала: "Ты, Муся, лучше никому этого не рассказывай, не поверят, подумают, что ты врешь, то есть лжешь" (уж, конёчно, мамуся моя "врешь" не сказала). A ведь эта правда, сущая правда!
Барбос даже глаза вытаращил:
-- Как мед? почему ж это?
Но Юля этот раз даже не особенно и сконфузилась, обыкновенно же она из-за всего краснеет.
-- Потому что он и зимой есть.
-- Господи прости! да разве это растение, да еще и хлебное?? Дети, кто из вас никогда не видел растения, встаньте пожалуйста.
Подымается Щелкина.
-- Как, вы никогда не видели растения?
-- Нет.
Вы не знаете, что такое наша Щелкина, такой второй наверно не существует: волосы y неё вылинявшие и будто маслом помазанные, рот открыт, глаза выпучены, и она всегда, всегда говорит глупости, даже по ошибке ничего другого не скажет, да еще и подшепетывает.
Теперь "Сцелькина" (- это Щелкина, но с пришепетыванием. – germiones_muzh.) стоит, открыв рот, и молчит. Все хохочут, даже Юля, забыв, что она сама сейчас ляпнула; она хотя и миленькая, и люблю я ее, a ляпает тоже постоянно. Но какая она хорошенькая! Точно фарфоровая куколка.
Тут сейчас и зазвонили.
На переменке я рассказала про то, что видела в первом классе; понятно, решили сейчас же и попробовать.
Как только перемена кончилась, еще ни батюшки, ни "Женюрочки" (- ни священника с Законом Божьим, ни классной дамы. – germiones_muzh.) в классе не было, мы Тишалову с Любой разложили на пол, только без простынь -- откуда ж их взять? -- и начали их оживлять. Не знаю уж, легче ли им дышать было, но что живы они были, так даже и очень как стали мы им руки да ноги разводить, да колени сгибать, они так развизжались, что Евгения Васильевна как на пожар прискакала.
- Старобельская! Штоф! Да вы с ума сошли! Что это за валянье по полу, что за безобразие!"
A мы и не заметили, как она вошла, очень уж своими утопленницами занялись. A они-то, обе пациентки наши, трепанные, мятые, живо на ноги повскакивали, да по местам, a я "Женюрочке" объяснять стала:
-- Это -- говорю, -- мы учились искусственное дыхание делать."
-- Какое искусственное дыхание? Зачем?
-- Да ведь в первом же классе делают? Я сегодня, как за тетрадками ходила, видела, вот и мы хотели попробовать.
Евгения Васильевна рассмеялась.
-- Ведь надо ж выдумать! Ну, будет, марш по местам, и дышать естественно. Вон и батюшка уж идет.
A что, ведь не особенно y нас в гимназии скучно? (- да более-менее. Непарьтесь, Муся. – germiones_muzh.)
ВЕРА НОВИЦКАЯ (1873 - ?)