соседка заканчивала разговор: «…это верно — мужики, что оставши, гуляют нонечь поменьше. Все равно, совесть у них уже пропита накорень. Нет ее нисколько ни у одного. Ты в район? По дороге полюбуй, что на Дальней ниве».
До районного центра двадцать километров, почти все пешком. На обратном пути стало больно ногам, сел на камень, снял тяжелый туристский ботинок и убедился, что сильно натер пятку. Снял второй — та же картина, связал их шнурками, затолкал внутрь носки и перекинул через плечо. Тап, тап, тап — тихие, мягкие шаги по колее: забытое ощущение ходьбы босиком. Пыль выжимается между пальцев и щекочет, но как легко идти…
Тихий вечер бабьего лета. Над кошеным лугом в мареве согретого воздуха плавно тянутся нити паутины. На кончике каждой — паучок. Он безумно храбрый: пустился в путешествие по ветру, не зная, куда его принесет. Пусть. Бывает, что хочется лететь хоть в неизвестность. Высоко-высоко над лугом косяк гусей-казарок. Они уже явно, в голос, зовут за собой.
У одинокой приметной березки на лугу у меня припрятан кусок проволоки. Решил захватить. Сошел с дороги на кошеное — убавил шаги: колко. Ничего, вспомнил, что надо идти как бы скользя, не прямо ногу ставить.
За спиной шум моторов, оборачиваюсь — вижу: навстречу друг другу гусеничный трактор и легковой УАЗ, вот-вот столкнутся. Остановились, приткнулись в сантиметрах. Из «козла» выскочил чернявый, узкоплечий человек в кожаных кепке и куртке, — узнаю: совхозный агроном. Что-то возбужденно кричит, рот перекошен, размахивает руками. Выхватил из кармана коробку папирос и сунул обратно.
Из кабинки не торопясь вышел тракторист. Знаю, что его зовут Николай. Он закурил спокойно, рот открывает, что-то говорит. Агроном протянул руку и выключил зажигание, показал, что разговор непростой. Николай кивнул, поднялся в кабину и остановил мотор. Слышен тонкий сердитый голос агронома:
— Вернись: пахать!
Густой, спокойный бас:
— Не вернусь.
— Вернись немедленно!
— Сказал, не буду, и амба.
— Будешь, вспашешь. Пойми, дурья голова, — работа кончена, район знает — все убрано и вспахано. Ты из-за клочка — нас под монастырь: людям языки не обрежешь. А тебе запишу «отказ от работы». Понял, наконец?
Агроном разошелся, круглое личико под кожаной шапкой раскраснелось, грудью наступает, к трактору Николая жмет.
Тот вежливо отстраняется:
— Хлеб в землю зарывать не буду — точка. Что вы там записали, докладали — не мое собачье дело.
— Слушай, дурья голова, сколь хлеба-то — крохи, и помят, полег. И директор так считает.
— Крохи? Четыре гектара. Сколь бы ни было — не буду хлеб запахивать! Ну вас на фиг вместе с директором!
— Ну гляди у меня, лодырь!
Я подошел к машинам. Агроном обрадовался, ждал поддержки:
— Понимаете, отказывается работать. Должен был в вашем Боровском поле весь клин вспахать. Вспахал до угла — по-вашему, Дальняя нива, — увидел, что там комбайн оставил неубранный клочок: торопился или погода помешала. А этот черт постоял на краю поля, сделал вид, что поджидает комбайн — знал, что не придет, — и айда домой. Мне сообщили, примчался — и вот, извольте. Худое дело. Самоуправство.
Я растерянно бормотал: «Право, не знаю, затрудняюсь сказать… я человек посторонний».
Тракторист, казалось, не слушал агронома, проверял что-то в моторе, потом отмахнул ему в сторону рукой, сказал спокойно, без сердца: «Дай проехать, гляди — сомну».
Агроном театрально плюнул в сторону, вскочил в машину, проскрипел стартером, рывком попятил далеко через обочину на луг, буксанул на мягком, развернулся и дал газ. Николай, покуривая, смотрел вслед, осуждающе покачал головой, подытожил:
— Не любит меня начальство, я у них, как чирий под мышкой. Главное — язык. Жинка ругает: «Ну куда ты? И премию не дадут». Верно, не любят — и не дали. Судите сами, нонечь кое-как убрались, больше, правда, помяли, а то год за годом сеем и не убираем. Прошлый год встретил на озере наших и районных начальников — уху варили, отдыхали. Меня подозвали с лодки, налили стопку. Говорю — есть рацпредложение, раз не убираем — не сеять. Экономия горючего, смазочных, моторесурса. Сделали вид, что смешно. Им не к месту. А потом… все то же бесстыдство… кругом шестнадцать…
— Вы бы написали в газету.
— Писал в районку. Не печатают. Приезжал газетчик, записывал и… ничего. Письма присылали — благодарят за внимание, худое, мол, сами знаем, сообщайте положительные факты. Может быть, вы напишете? О наших безобразиях…
— Думаете, мне больше поверят?
— А вдруг, я местный, вы приезжий, авось, не откажут. Будьте здоровы.
Я стоял на дороге и слушал уходящий рокот трактора. Он все тише и тише, но мне хотелось, чтобы нисколько не было, совсем. Тогда можно слушать тишину — она только здесь, в городе так не бывает никогда. Смолк металлический гул и стало слышно, как изредка и коротко вскрикивают трясогузки, вспархивая над отавой, шуршат на осинке розовые листья — это не разрушает тишину.
Тап, тап, тап! — хлопают босые ноги по уже прохладной пыли. Тап, тап, тап! — приятно возвращаться домой с хорошими мыслями. Я ей скажу, скажу: «Ошиблась!»
У крыльца моей соседки на крашенной в зеленое обшивке дома две красные звездочки (- два фронтовика. Помню эти знаки. – germiones_muzh.), под ними в палисаднике доцветают лиловые флоксы. Столбики крыльца покосились, ступени подперты чурками. (- нету в живых ни одного. – germiones_muzh.) Застал хозяйку на лавочке перед домом, присел рядом. Рассказал про район и что автолавка завтра непременно придет, хотя, наверно, опоздает — новый шофер и такая дорога. Рассказал и про стычку тракториста с агрономом. Укорил: «Вы говорили, все мужики пропились, выходит — не так». Женщина подняла брови, крутые, черные, удивительные при ровном серебре волос, сказала, чуть усмехнувшись: «Дивья — Колю нашел. Дак он один такой. Только уж очень ответный и вроде полудурья. — Спохватилась, что неладно обозначила человека, заторопилась: — Хороший. Без него бы пропали. С темного до темного гремит на полях, устает, все равно, урвет часок, весной усадьбы вспашет, зимой дрова приволочет, муку на всю деревню с автолавки. Он к людям душевный. — Старушка заключила не похвально и не укоризненно: — Только трудно с ним: ни вина, ни денег, ни съестного не берет, плати в совхоз, а туда добираться… Чокнутый он, и евоный батька такой был».