Его швырнуло грудью на углы,
на язвы мола. Тут же подхватило
и снова потащило в зелень мглы…
Но море вновь из пены возродило
коричневое тело, чтобы вновь
живым по тверди вдарить - как тараном.
Мы видели, как раскрывались раны,
как пена с кожи слизывала кровь.
Спасатель скользкий допотопный лаг
метал ему. Вдоль мола зыбкой шторкой
качались люди. И – распластан штормом –
на гибкой мачте бился чёрный флаг.
Когда он выполз – распростёрт в борьбе,
вонзая пальцы в щели, как коренья, –
Елена, не сочувствие – презренье
(весёлое и жёсткое презренье!)
я с удивленьем распознал в себе.
И ощутил: мой каждый мускул пел
о солнце, силе, счастье и любови.
Я видел, как он кашлял, как хрипел,
как плакал от солёной смертной боли.
Но – отвернулся. И взглянул в лицо,
твоё лицо – лицо любви и славы.
И усмехнулся: «Не умеешь плавать –
так хоть не трусь тогда перед концом…»
Я ждал, я предугадывал ответ.
И - как удачи самой чистой пробы –
добился фразы: «Ты вот сам попробуй…»
И встал на край, и кинулся в норд-вест.
Я угадал в откатную волну.
Мол отлетел – он был теперь обузой.
Я рвался вглубь – под круглую луну
неспешно проплывающей медузы.
И словно спутник – вычертив дугу
из пузырьков – я завершил орбиту,
чтоб в краткий миг на дальнем берегу
увидеть лёгкий выгоревший свитер.
Ведь я любил! И я торжествовал,
когда – раскинув руки, сжав колени –
я, оседлав тугой от мощи вал,
летел во славу милой в горькой пене.
Потом нырял. И, с холодом в крови,
парил назад – туда, во чрево риска,
где на качелях смерти и любви
я постигал любви и жизни искус.
И снова, обратав стихию, гнал
на пенной колеснице Посейдона.
Пока меня – и это был сигнал! –
не свергнул шквал во тьму, в песок придонный.
Я выплыл – оглушено. Жёлтый гул
кружил меня. Но, как Антей, с надеждой
я глянул вдаль, в тебя: на берегу
слились в безликость лица и одежды.
И город – словно чёрное крыло
прощальной чайки, взвившейся над кручей, -
соединял коробки зданий в кучи
и полз от моря – в горы и тепло.
И первый страх вошёл в меня. То был
мне искус памяти: виденьем мола выжег
он из души сознанье, как любил.
Я всё забыл – в жестокой жажде: выжить.
Руками и ногами молотя,
утратив скорость кроля, гибкость брасса,
пёр напролом сквозь прорву жидкой массы -
бессильно, по-собачьи, как дитя.
Ведь с каждым взрывом синего огня
от донной тверди до воздушной крыши
любовь отъединялась от меня,
а смерть была всё яростней и ближе.
Я изнемог. Уже не успевал
ловить руками вспененные гривы.
И каждый, из-под рук ушедший, вал
меня назад отбрасывал отливом.
А там, вдали, лупил прибой. Там рамы
замазку осыпали на карниз.
Источенные солнцем и ветрами,
обрывы от толчков сочились вниз.
Там неприступно – вверх свистя столбом
и мыльно пенясь на придонных скалах, -
кипела влага, рвалась и ласкалась…
То море билось в белый берег лбом
в библейской жажде слиться с бурой твердью
и сотворить неведомую жизнь.
Но для корней, червей, подземных жил –
живущих ныне – это было смертью…
И новый страх – страх малости людской
пред неразумной, но бессмертной силой –
явился мне… Течение сносило
меня в простор, просоленный тоской.
И так исход был ясен мне, что мглу
я – духом пав – призвал на миг, как милость…
Но – слава богу! – снова даль сместилась.
И в пустоте внезапно прочертилась
фигурка на исхлёстанном молу.
Она струилась на семи ветрах
так далеко, так бесконечно близко!
И это был мне настоящий искус!
Сверкнула злоба – и разъялся страх.
А там, под страхом, занималась воля.
Не может быть, чтоб я так уступил
слепым стихиям, слабости и боли:
ведь я любил, Елена! Я любил!
И пусть любовь ни в чём не убеждает
и не доказывает ничего –
но бога в человеке возрождает.
Быть богом – риск. Решайтесь на него!
Ведь он – не храм и не музейный склеп
в сухих венках легенд и обелисков,
а – безрассудность огненного риска,
без коего всесильный разум слеп.
И, вытолкнув из лёгких клок морей,
я вал поймал. На пенной холке сидя,
орал: - Несите, милые, несите –
норд-вест! норд-ост! и бора! и борей!
…Меня швырнуло грудью на песок,
на гальку пляжа. Хохотало солнце.
В глазах свистели радужные кольца.
Стучала радость молотком в висок.
Я встать не мог. И кто-то надо мной –
над болью, над любовью и над славой –
сказал: «Не лез бы, раз не можешь плавать…» -
шагнул на мол и взвился над волной.