Когда идет дождь, солнце не светит. Даже луна отдыхает, не каждую ночь, она появляется на небе. Но идет ли дождь или сверкает солнце, светит ли луна или черные тучи заволакивают небо, индейцы все равно должны выходить на поля асьенды, должны поливать своим потом чужую землю, наполнять закрома хозяина, оберегать его склады, его сон и покой. Индейцы не знают отдыха, и в награду за это им не дают ничего.
Приближался праздник, который ежегодно устраивали хозяева, но на этот раз не могла Митмаяна готовить чичу для ньу Исику, на это у нее были весьма веские причины, и она решила сослаться на свое положение. Все в селении знали, что скоро Вайра будет рожать. Хилякате, которого прислали за ней, она перечислила все свои болезни: мало того, что она на сносях, у нее еще и голова болит, и легкие не в порядке, и желудок, и почки, и сердце... Она и шагу не может сделать... Хилякату ей удалось убедить, но ньу Исику не был столь легковерным. Он сам явился за ней. Хозяина она убеждала не столько словами, сколько слезами.
- Ты будешь варить чичу, и все тут,— твердо сказал он по-испански. — Иначе нам нечего будет пить. Сама знаешь, что на праздниках мы пьем только твою чичу.
- Пригласите чичеру из города, ньу Исикуй...
- Ну, хватит болтать! Я приехал не для того, чтобы тебя уговаривать, собирайся, поедешь со мной.
- Я не могу, ньу Исикуй... Не могу... Ты же знаешь, раньше я не отказывалась.
- Меня это не касается! — завопил он и полоснул ее хлыстом по лицу.
- Убейте меня, но я не могу! — Вайра вскрикнула и забилась в угол сарая. Двое хилякатов, приехавших е хозяином, соскочили по его знаку с коней и вытащили Митмаяну на середину двора. Они бросили ее на землю и задрали юбки. Не слезая с седла, ньу Исику высек ее кнутом, которому мог позавидовать любой палач. Она молчала. Ни единый стон не сорвался с ее уст.
- Ну, вставай, — сказал наконец ньу Исику. — Мой кнут отделал тебя на славу.
Вайра продолжала молчать и тогда, когда ей связали за спиной руки, но, когда она увидала, что ее обматывают лассо, чтобы прикрепить к седлу, она сказала:
- Не тащите меня. Я пойду.
Занятая приготовлением чичи, Вайра не могла даже на ночь возвращаться домой. Встревоженный Симу кружил около асьенды. Хозяин даже решил, что он хочет его обокрасть. Ньу Исику распорядился оставить Митмаяну в кухне на все праздники. Даром что ли она была лучшей кухаркой в округе? Лучше Робусты. В летнюю спальню ее больше не запирали, на сей раз ее не для того привели в асьенду. И все же на сердце у Вайры было неспокойно. Правда, над ней не издевались, как тогда, но праздник уже близко, а Сиса без нее не выучит песен для Санто-Эспириту. Ни мама Катира, ни Симу не смогут ей помочь. Кроме того, нарядная льихлья девочки не довязана, и осталось-то совсем немного — да, видно, не придется дочке пощеголять на празднике в новой накидке.
Сиса очень расстроилась, узнав, что к празднику мать не вернется из асьенды. Вместе с матерью она разучивала старинный танец и песенку для выступления на празднике Санто-Эспириту. Что же теперь будет? А льихлья? Впрочем, льихлью довязала мама Катира, и получилось совсем неплохо. А песенку она разучивала сама, как могла, и ее детский голосок лился, будто звонкий, чистый ручей. Но настроение Сисы сразу портилось, даже слезы выступали у нее на глазах, когда она вспоминала, что петь ей придется одной.
Как-то вечером в канун праздника она вместе с отцом отправилась полюбоваться фейерверком и тут ей в голову пришла счастливая мысль.
- Татай, — вкрадчиво проговорила девочка, — а ты не хочешь петь вместе со мной?
- Что ты, доченька, я и понятия не имею, что там поют, — со вздохом ответил Симу.
Ночь была на редкость светлой и ясной. Небо украсилось яркими звездами. Просьба дочери, ее слезы тронули Симу, и он решил танцевать с ней. Он стал тихо напевать полузабытые мелодии, чтобы освежить их в памяти. Когда-то он знал их, и в год, когда был вынужден уйти в город, выступал на празднике с Робустой. Какой чудесный был тогда день... А потом, после праздника, они возвращались в селение, и он затащил Робусту в пещеру, он не мог совладать с собой...
У часовни вспыхнули огромные кучи хвороста. Пламя ревело, как дикий зверь, и раскаленными языками лизало вечернее небо. Высоко взлетали и гасли среди звезд веселые искры. Отовсюду к кострам сходились толпы людей. У входа в часовню мелькали какие-то причудливые тени. Но вот, треща и рассыпаясь на множество разноцветных огоньков, взвилась первая ракета. За ней вдогонку полетели другие, блестящие, с большими пышными хвостами.
Сиса, широко открыв глаза, любовалась чудесным зрелищем, которое можно увидеть раз в году. Вдруг раздался страшный грохот, взметнулся сноп искр, и среди разбегавшейся во все стороны испуганной толпы запрыгали, с шумом разрываясь и обливая людей холодным огнем, пестрые шутихи. .Возникшая было паника скоро улеглась, повсюду раздавался смущенный смех, слышались веселые восклицания. В толкучке Сиса потеряла отца и теперь никак не могла его разыскать. Площадь перед часовней кишела людьми. Свет костров плясал на лицах, превращая их в фантастические, насмешливые маски. Праздник в асьенде «Ла Конкордия» славился далеко вокруг, на него сходились индейцы из многих окрестных поместий — на площади яблоку было негде упасть.
Сиса обегала всю площадь от часовни до спуска в ущелье, но отца так и не нашла. Ей стало жутко. В это время раздался новый взрыв, его приветствовали радостным смехом и одобрительными возгласами. Из толстых трубок с шипеньем вылетали ракеты и взвивались в небо, оставляя за собой красные, желтые, фиолетовые и синие следы.
Сиса продолжала искать отца. Она пыталась звать его, но вокруг стоял невообразимый шум, и девочка сама себя не слышала. Сиса совсем растерялась и тихо, жалобно заплакала. Яростно мыча, брыкаясь и мотая головой, на площадь выскочил бычок, на его рогах рвались петарды. Толпа раздалась. Сиса побежала вместе со всеми и с размаху уткнулась в чей-то большой и мягкий живот. Это была Вайра.
- Глупышка! Ты убьешь меня... — ласково упрекнула она дочку.
- Я потеряла папу, — едва лепетала Сиса, испуганно прижимаясь к матери и заливаясь горькими слезами.
Мать успокоила Сису, вытерла ей глаза, и они пошли к часовне.
- Он, должно быть, там, — уверенно сказала мать.
И в самом деле, Симу ждал их. Он стоял у часовни и держал за руки обоих мальчиков. Семья обогнула часовню; в кустах у задней стены мать припрятала богатое угощение: целую миску еды и бутылку чичи. Еда и чича со стола кхапахкуна! Симу вспомнил далекие времена, когда молоденькая кухарка из богатого дома приносила во флигель кушанья для него и для доброго старого понго.
Они сидели на траве и с аппетитом закусывали. Здесь они были одни. По ту сторону часовни продолжали взрываться шутихи и, пугая людей, носились обезумевшие бычки, а сюда доносился лишь смутный гул голосов. Симу посмотрел на жену. Даже при слабых отблесках разноцветных огней он заметил, как плохо она выглядит. Она говорила каким-то монотонным равнодушным голосом, похвалила маму Катиру за то, что она довязала льихлью, и согласилась с Сисой: никто лучше Симу не сможет спеть и станцевать в паре с ней.
Наступило праздничное утро. Мать все еще была в асьенде, и Сиса с рассвета принялась за работу. Она помогала маме Катире на кухне, потом вымыла братьев в источнике Инкавакхана и одела их, как могла. Скоро все были готовы, чтобы идти на праздник. Сиса нарядилась в новую юбку, надела шляпу так, как ее носят женщины долины, полюбовалась своими бадановыми ботинками и накинула льихлью, связанную руками матери и мамы Катиры. В праздничном наряде девочка была очаровательна.
Площадь перед часовней наполнилась народом. Яркие льихльи, пышные юбки и полосатые пончо переливались на солнце пестрыми красками. На усталых землистых лицах, как горный цветок на серых мшистых камнях, расцвели радостные улыбки. Толпа глухо гудела. Парни заигрывали с девушками, легонько пощипывали их и получали в ответ звонкие затрещины. Солнце поднялось уже высоко и заливало площадь горячими лучами. В круге, который расчистили при помощи кнутов, люди в масках чертей танцевали фантастические пулипули (- танец ряженых: мущины в женских платьях и тэ дэ. – germiones_muzh.) под свист пинкильо (- флейт. – germiones_muzh.). Звучали грустные старинные мелодии, вздрагивали на затылках танцоров пучки раскрашенных перьев. Другие танцоры, одетые воинами, под звуки круглых антара (- многоствольная флейта. – germiones_muzh.) исполняли танцы, воскрешавшие былую славу древнего народа. Молодые женщины в живописных одеждах, напоминавшие букеты диких цветов, раскачивались в такт музыке. В их глазах и днем таился глубокий мрак ночи, а гибкие тела гнулись, как тростник под дуновением весеннего ветерка.
Но вот шум начал затихать, в воротах часовни показалась процессия. На площади загрохотали петарды, на колокольне зазвонили колокола. Над толпой плыл Санто- Эспириту, а за ним Сан-Исидро.
Санто-Эспириту был изображен могучим стариком с розовыми щеками и волнистыми седыми кудрями, обрамлявшими желтоватую блестящую плешь. Он величественно восседал, и холеная борода цвета морской пены лежала у него на коленях. Над головой святого неподвижно парил белоснежный голубь. Однако Сан-Исидро выглядел еще более внушительно, и глаза всех присутствующих сразу обратились к нему. Поистине он был великолепен! Как живой, плыл он над восхищенными людьми, его божественные черты дышали совершенством, а глаза светились неземным огнем. Казалось, он вот-вот заговорит. Святой был одет в роскошный костюм для верховой езды. На ногах красовались кожаные ботинки со шпорами и лакированными крагами. Накрахмаленная манишка, как панцирь, закрывала его грудь. Шею стягивал белый воротничок, какой носят с фраком. Вокруг горла святого был обмотан вигоневый шарф. Голову покрывала защитного цвета фетровая шляпа с необъятными круглыми полями, совсем как у бойскаутов. На поясе Сан-Исидро висел индейский вязаный мешочек для коки. В правой руке он держал связку ячменных колосьев, отлитых из золота, а в левой— искусно сделанный маленький плужок. Не только индейцы, но и кхапахкуна восторгались туалетом святого; один господин все время наводил на него фотоаппарат и щелкал без конца.
Когда процессия кончила свой путь, Санто-Эспириту мирно возвратился в часовню, а Сан-Исидро повел в свои владения музыкантов, хозяйских гостей и толпу индейцев. Носилки со святым остановились на ближайшей вершине, откуда он благосклонно рзирал на окрестности из-под полей бойскаутской шляпы. Чуть пониже отмахивалась от мух упряжка волов, их рога были украшены букетиками цветов, а на ярме трепетали маленькие национальные флаги. Доктор Кантито, будто совершая священный обряд, эффектным жестом взялся за рукояти плуга и с грехом пополам провел кривую борозду. Его сменил тата священник, потом кто-то из высокопоставленных гостей, затем настала очередь Данте-Исидро, а за ними и хилякатов. Староста ходил за плугом, разбрасывая удобрения, а его супруга кидала в борозду семена. Певчие, расположившись вокруг статуи Сан-Исидро, без передышки пели хвалебные гимны.
По окончании обряда освещения сева хозяева и их гости поклонились фигуре святого, и он в окружении индейцев тронулся в обратный путь. Воцарилась обычная на всех праздниках сутолока. Тут Сиса напомнила отцу, что пора начинать. У входа в часовню Симу купил две свечи. Несколько пар уже пели и танцевали перед изображением Санто-Эспириту. Коленопреклоненные женщины, сложив руки на груди, с тихим плачем изливали ему свои жалобы. У одной украли ягненка, у другой в прошедшую ночь кто-то выкопал весь картофель, у третьей сын, не выдержав жестокостей ньу Исику, убежал неизвестно куда... Симу зажег свечи, отдал одну дочери, взял Сису за руку, и они запели:
Крысы нос тебе отгрызли,
За спиною горб торчит.
(- это шуточная песенка-дразнилка святого. - germiones_muzh.)
Сиса изящно и легко танцевала в такт песенке. Девочка всем существом отдавалась ритму мелодии, низкий голос Симу вторил ей будто издалека.
Их голоса сливались с голосами других пар, с бормотанием молившихся женщин. Но Сиса слышала только свой голос, видела только святого.
Ты закрой свой рот слюнявый,
К деньгам руку не тяни.
Девочке казалось, что старик на холсте внимал ей с благосклонным сочувствием. Чуть заметная улыбка тронула его тонкие губы; казалось, еще минута — и он протянет ей руки. Голос девочки звучал сильнее, движения становились изящнее:
Правое ухо твое разодрано,
Морда мышиная будто обглодана,
Ты как лиса с хвостом ободранным,
Э-гей, Эспириту, святой старичок.
Ты как старый осел упрямый,
Твой левый глаз вытекает, дырявый,
Вот какой ты противный, корявый.
Э-гей, Эспириту, святой старичок!
Санто-Эспириту по-прежнему не сводил с Сисы одобрительного взгляда. Еще бы! Никто не пел и не танцевал лучше ее, она была уверена в этом. Недаром он ей улыбнулся. Да, он потихоньку улыбнулся ей одной...
Солнце садилось. С гор веял ласковый вечерний ветерок. Пеоны со своими семьями постепенно сходились в круг перед господским домом. Симу с дётьми тоже пришел. Посередине двора на грудах тлеющих углей жарились туши лам. Приятно пахло подгоревшим мясом. Индейцы из соседних поместий, с завистью оглядываясь, потянулись по горным тропам к своим далеким хижинам. Хилякаты, ловко орудуя ножами, делили туши, выдавая каждому по равной порции мяса. Тут из кухни выбежал взволнованный понго, он громко звал Симу, и тотчас же его крик подхватили все индейцы. Симу, расталкивая людей, бросился к кухне. Сиса и мальчики с плачем побежали вслед за ним. На пороге кухни его встретили жалобные стоны. Он сразу понял, в чем дело. Она и тогда стонала так же... Там, на городском тротуаре, родился Пилуку. А сейчас роды начались на кухне у кхапахкуна...
ХЕСУС ЛАРА (1898 – 1980. боливиец, индеец кечуа)