Поздно, поздно... Отвращение, отчаяние и злоба охватили Вайру. Вдруг ее осенило: у нее же есть оружие — зубы. И она укусила его раз, другой, третий, пока он не вскрикнул и, схватившись рукой за окровавленное лицо, не выпустил ее.
Ничего не видя и чувствуя только ненависть к этому зверю с кровоточащим ртом, отчаянно рыдая, она выбежала из комнаты, как выбегала когда-то Анакила и многие другие женщины.
Вайра проплакала до рассвета, а когда рассвело, она взяла кувшин и, сказав, что пойдет к источнику, отправилась искать сеньора Валайчито. Она хотела увидеть его, чтобы поделиться своим горем, попросить о помощи. Вайра надеялась, что он отомстит за нее.
Валайчито, увидев измученное лицо девушки и ее бессильно опущенные руки, сначала испугался, но, услышав в чем дело, пришел в ярость, однако это была не та ярость, которой ждала Вайра.
— Рогатая ослица! Распутница! И ты не постыдилась рассказать мне все это!..
В бешенстве топнув ногой, он повернулся и, не сказав больше ни слова, ушел.
Укус строптивой индианки внес некоторые осложнения в мирную жизнь служителя божия. С распухшей губой нельзя было появиться на улице, не говоря уже о церкви, в противном случае имя священника неизбежно попалось бы на язычок местным кумушкам, умевшим так незаметно и прочно вторгаться в чужую жизнь, невзирая на двери и запоры. Но, хотя двери дома священника были плотно закрыты, вскоре стало известно, что падресито болен и не может отслужить даже самую короткую мессу. Священник не пожелал показаться местному лекарю и вверил заботы о своем здоровье в руки матери. Но, увы, она не сумела предупредить инфекцию, и через несколько дней его губа напоминала сардельку. Пришлось поехать в город.
Когда падресито уехал, донья Элота, избив непокорную служанку и поплакав с досады, приступила к распространению по возможности правдоподобных слухов. Она начала с того, что рассказала ближайшим родственникам тщательно продуманную версию, которая оправдывала случившееся, но слух этот покатился не дальше, чем фальшивая монета.
В то же время по селению ходили сплетни, распространявшиеся с поразительной быстротой, они создавались другим заинтересованным лицом, а именно сеньором Валайчито. Эти сведения передавались из уст в уста, и еще до возвращения священника в селении не было ни одного взрослого человека, который не знал бы во всех подробностях о романтическом приключении падресито.
Вайра ничего не подозревала об этих разговорах и все же решила бежать. Завязав в узелок новую одежду и спрятав на груди деньги и перстенек, она ожидала подходящей для побега ночи. И вот она наступила, во дворе дрожали серебряные блики, стрекотали цикады и неумолчно квакали лягушки. Но Вайру охватило сомнение. Не может быть, чтобы сеньор Валайчито всерьез рассердился на нее, ведь она ни в чем не виновата... Он простит ее и. увезет отсюда куда-нибудь далеко-далеко... И она решила ждать свидания с ним.
Городскому хирургу недолго пришлось возиться с губой священника, он быстро ликвидировал инфекцию, но не смог устранить шрама, который так и остался на губе падресито. Этот шрам, естественно, служил постоянным источником весьма неприятных догадок.
Когда священник возвратился домой, дон Энкарно, взглянув на лицо сына, разразился по своему обыкновению проклятиями и, едва Вайра подвернулась ему под руку, одним ударом свалил ее с ног. Донья Элота, увидев свою жертву поверженной, схватила плеть и избивала Вайру до тех пор, пока не устала. Падресито при этом не проронил ни слова, он лишь кротко посмотрел на девушку, как бы говоря: «Вот что ты наделала...»
Вайру угнетал этот взгляд, и она была готова упасть на колени и просить прощения у строгого падресито, лицо которого навсегда изуродовал ее укус. А ведь это было лицо священника, наместника бога на земле, священника, который беседовал с господом, служил ему, не щадя живота. Ночью, когда она мысленно уже умоляла священника не сердиться на нее, дверь чулана со скрипом отворилась и темная фигура метнулась к ее постели.
Охваченная ужасом, она выскочила во двор и бросилась и а кухню. Вайра едва успела схватить палку и приготовиться к защите, как была смята беспощадной, неодолимой силой. На следующую ночь она не смогла убежать и молча терпела грубые ласки ненасытного падресито,
В те дни из города на каникулы приехали студенты. Селение наводнила молодежь. Часть ее принадлежала к почтенным семьям, но большинство было детьми состоятельных чоло. И если первые исчезли за воротами богатых домов, то остальные, как стаи птиц, перелетали с улицы на улицу, заполняя их беззаботным весельем.
Жители селения не обижались на шум и легкомысленные забавы студентов. Молодежь приехала отдыхать— пусть позабавится, поразвлечется немного. Можно и потерпеть. Молодость всегда надежда, надежда на более счастливые времена.
Неугомонно бродя по улицам селения, студенты сыпали ядовитыми насмешками по адресу каждого встречного. Тата священник один из первых попался им на язык, острый, как бритва. Виной этому был, конечно, злополучный шрам. Сначала они довольствовались туманными намеками, потом перешли к довольно недвусмысленным и нескромным шуткам. Постепенно выплыли факты, почерпнутые из рассказов Валайчито. Молодежь без конца смаковала интересную и пикантную тему.
Священник между тем готовился к обороне и даже к контрнаступлению, он развернул работу по сплочению кружков юных фалангистов. В этой организации он видел ту крепость, о которую разобьются мутные волны светского вольнодумства и порожденного им модного безбожия. Общественная деятельность энергичного пастыря заметно отразилась на церковном строительстве. Путешествия фалангистов по соседним селениям в знаменитом синем автомобиле и многочисленные проповеди на морально-политические темы отнимали очень много времени, поэтому строительство замерло и рабочие были распущены. Студенты не прошли мимо этого; поползли слухи, что наследство благочестивой старушки истрачено не по назначению.
Как-то вечером один не в меру разговорчивый студент был избит неподалеку от своего дома какими-то неизвестными. На следующий вечер избили другого студента, но тот среди нападавших узнал активнейшего местного фалангиста. Тогда студенты устроили засаду и как следует расправились с шайкой фалангистов. С тех пор каждый вечер в селении происходили ожесточенные столкновения между группами студентов и местными фалангистами. С обеих сторон бывали раненые; однако, несмотря на численное превосходство, фалангисты терпели в уличных боях поражение за поражением.
Студенты продолжали изощряться в остроумии по поводу романтических похождений священника, украшая их весьма правдоподобными подробностями, заимствованными из арсенала сеньора Валайчито. В целях прекращения слухов были приняты некоторые контрмеры. Родителей многих студентов посетили наиболее благочестивые прихожанки и оказали на них соответствующее давление, а родители провели надлежащие беседы со своими легкомысленными отпрысками. Одни ограничились увещеваниями, другие прибегли к угрозам. Смысл родительских наставлений сводился к следующему: все обязаны относиться к тате священнику с глубоким уважением. Он облечен божественной властью и носит священный сан. Жизнь его проходит в молитве перед алтарем и в исповедальне. Только там его и должны видеть миряне. Его частная жизнь никого не касается. Понятно, что подобные рассуждения только подлили масла в огонь, и интерес молодежи к личной жизни священника, точнее, к ее интимной стороне, только увеличился. По селению стали распространяться новые слухи о внимании падресито к некоей молодой и хорошенькой прихожанке, супруге высокопоставленного чиновника, которая была в числе дам, обратившихся к родителям студентов...
Тем временем потерпевшие поражение фалангисты вооружились пистолетами довольно крупных калибров. Хороший пример достоин подражания: у студентов тоже появилось оружие. В один прекрасный вечер на улицах селения завязалась перестрелка, которая, к счастью, обошлась без жертв. Когда обе стороны израсходовали скудные запасы патронов, студенты перешли в рукопашную. Фалангистам уже грозило позорное поражение, когда появился коррехидор в сопровождении своих помощников, что и спасло фалангу от неминуемого разгрома. Тем не менее поклонники Гитлера пали духом. Тогда падресито отправился в город и написал донос на студентов, обвинив их в коммунистической деятельности. Городские власти, всегда чрезвычайно бдительные и беспощадные к проискам коммунистов, отдали приказ об аресте двух упомянутых в доносе студентов. Поскольку коррехидор не решался осуществить приказ собственными силами, он по телефону затребовал подкрепления. Прибытие отряда карабинеров вызвало в селении настоящую панику. Люди заперлись в своих домиках: на улицу никто носа не показывал, поэтому патрули карабинеров не обнаружили не только ни одного студента, но вообще ни одной живой души. Лишь обнаглевшие лисицы даже днем бегали по опустевшему селению, оглашая окрестности своим визгливым тявканьем. Так как охота на лисиц не входила в обязанности карабинеров, а ни одного из подлежащих задержанию студентов они не нашли, отряд ушел ни с чем, и селение снова ожило. Однако коррехидору все же удалось схватить одного смутьяна, которого со связанными за спиной руками отправили в город. По этому случаю в доме таты священника состоялась праздничная пирушка, среди приглашенных были видные фалангисты и самые почтенные прихожане. Но в некоторых домах арест студента вызвал искреннее негодование. Селение тут же разделилось на два враждующих лагеря. Один возглавляли фалангисты, а другой — студенческая молодежь. Страсти разгорались. После каждой мессы священник произносил громовые проповеди против юных безбожников, а те в ответ не скупились на рассказы об истинном лице падресито, привлекая в свои ряды новых антиклерикалов.
Вскоре случай пришел на помощь студентам. Уже давно ходили слухи о привидении, бродившем около дома священника. Молодые люди несколько ночей дежурили у ворот и наконец поймали привидение за юбку в тот самый момент, когда оно перелезало через стену. Оказавшись в руках студентов, неизвестная женщина громко закричала.
— Чапако! Чапако! — призывала она возлюбленного, но священник не откликнулся. Несчастная упала в обморок прямо на руки молодым Людям. Когда дама пришла в себя, студенты весьма галантно проводили ее домой, то есть до дома коррехидора. Так как столь позднее возвращение доньи Пасесы со свитой студентов вызвало некоторый шум, дон Седесиас, выпивший немного меньше обычного, встретил свою супругу на пороге и впервые избил ее.
На следующий день все селение узнало о случившемся и дон Седесиас отколотил бедняжку Пасесу, не дожидаясь наступления ночи. Вечером он опять избил ее. После этого у доньи Пасесы произошел выкидыш.
Дон Седесиас ввиду доказанного прелюбодеяния выгнал ее из дому и возбудил дело о разводе.
Затем студенты совершили еще одно не менее сенсационное открытие. Выяснилось, что из церкви чудесным образом исчезли все старинные картины, написанные на библейские сюжеты. Среди них были полотна Переса Ольгина и других художников примитивной школы Куско. На месте этих музейных ценностей висела коллекция дешевых олеографий. Не менее удивительным показалось и то, что вместо золотой чаши и золотой дарохранительницы, украшенных драгоценными камнями, при богослужении пользовались латунными подделками. В селении сначала не верили этим слухам, считая их очередной выдумкой молодых бездельников, но первый же любопытный, пожелавший убедиться собственными глазами, признал, что студенты правы.
Падресито чувствовал, что над его головой сгущаются черные тучи, и перед лицом неминуемой опасности решил направить свой огонь на Валайчито. Он вручил толстую пачку денег одному из самых надежных фалангистов, снабдил его двумя пистолетами и выслал на бой с еретиком.
- Тут пять тысяч, — сказал священник. — Кроме того, я беру на себя все судебные издержки.
Фалангист справился с деликатным поручением не лучше барана, который боднул бешеного быка. Из пяти пуль в Валайчито попала только одна, и та лишь оцарапала его. Зато Валайчито в долгу не остался, его могучие кулаки обрушились на противника, и тот еле унес ноги. Узнав о неудаче, падресито пришел в бешенство, схватил свой винчестер и во главе группы горевших местью фалангистов бросился на розыски врага. Но тот бесследно исчез. Тогда кровожадная орда обстреляла дом Валайчито, в результате чего была ранена его старая мать. Суд занялся этим делом, но письмо епископа и молитвы благочестивых дам помогли падресито и его сообщникам выйти сухими из воды.
Однако чаша терпения прихожан переполнилась. На стене церкви появился листок, написанный от руки. Кто-то его сорвал. На следующий день на том же месте появился другой, написанный более крупными буквами. Вскоре заборы и стены домов селения покрылись стишками, в которых имя священника фигурировало наряду с довольно обширным списком его любовниц. В некоторых воззваниях недвусмысленно звучал вопрос, куда девались старинные картины и сколько стоит синий автомобиль.. У самого входа в церковь кто-то приклеил бумажку следующего содержания:
Утварь церковная
Чистого золота
Вдруг потускнела слегка.
Стала не ярче
Медного молота,
Блеск потеряв на века.
В других местах обыватели со смехом читали такую песенку:
Прекрасны ослицы Чапако,
И все они нежны в любви,
Под ним они резвы, однако
Кусают его до крови.
Гарцуют и скачут занятно
И все хороши под седлом.
На самой строптивой приятно
И мне прокатиться верхом.
Когда стемнело, у дома священника группа неизвестных распевала эту песенку. Но на следующий вечер серенада была прервана бандой вооруженных фалангистов. Произошла серьезная стычка, и нападавшие отступили, унося с собой раненого.
Надписи на заборах и стенах продолжали появляться. По ночам фалангисты стирали их, срывали листки, но утром они снова красовались на своих местах, собирая около себя толпы прохожих, с интересом читавших остроумные памфлеты.
Незадолго до конца каникул во время воскресной мессы священник, увидев, что церковь полна, произнес проповедь. Падресито угрожал и предостерегал. В своем справедливом гневе он напоминал пророка Исайю, а обличительная сила его слов, когда он обрушился на поклонников золотого тельца, могла сравниться с силой пророчеств Моисея. В начале проповеди священник говорил о беспредельном могуществе бога, о его великодушном снисхождении к верующим и грозной непримиримости к еретикам. Весьма красноречиво он пояснил присутствующим, кого в селении следует считать верующими и кого еретиками, и набросился на студентов. Кто они, как не враги Христа, эти фарисеи, ставящие под сомнение добродетели его верного слуги и посланца на грешной земле? Все разговоры и толки о поведении священнослужителя рождаются и ведутся по наущению дьявола, а потому, как всякая клевета, оскорбляют божественное провидение. Верующие должны покарать эту шайку коммунистов, а родителям следует примерно наказать непочтительных детей; они не имеют права тратить средства на то, чтобы получали образование хулители церкви; лучше их обучить ремеслу. Труд ремесленника воспитывает в человеке христианское смирение, тогда как .университет подрывает нравственность молодежи, воспитывает в ней гордыню и подготавливает тем самым коммунистов, отрицающих частную собственность и нарушающих общественный порядок... Еще и еще раз он напоминает, что мирянин не смеет судить священнослужителя, которого будет судить небесный суд. Сам. Христос сказал: «Царство мое не от мира сего...», — следовательно, его служитель не может судиться земным судом. Он предстанет перед высшим судом, перед пресвятой троицей! Там он отчитается в своих грехах, когда настанет час воли божьей...
Голос священника дрожал и прерывался от благородного негодования. Кончив, он опустился на колени и, склонив голову, зашептал молитву.
Он надеялся, что притихшая паства под влиянием столь блистательной речи бросится сейчас к выходу и устремится по селению на расправу с еретиками, этими безбожными студентами... Он произнес «аминь», встал с колен и, открыв глаза, поднял руку для благословения... Тут ему показалось, что амвон уходит у него из-под ног: люди с холодным враждебным молчанием неторопливо направились к дверям.
С упавшим сердцем он воздел руки и, обратив взор к куполу, произнес:
- Vox clamantis in deserto (- Глас вопиющего в пустыне – по латыне. – germiones_muzh.)!
После проповеди количество надписей на стенах не уменьшилось, напротив, увеличилось и угрожающе росло с каждым днем, все они требовали, чтобы падресито покинул селение. В доме священника царили тревога и беспокойство. У доньи Элоты слезы не высыхали на глазах, она поставила бесчисленное множество свечей святой Гвадалупе, молясь, чтобы она и другие святые беспощадно покарали поганых еретиков. Дон Энкарно чаще обычного разражался проклятиями, а священник, сравнивая свои страдания с мучениями Христа, восклицал:
- Наес via crucis mеа est!
Однажды вечером несколько уважаемых пожилых ремесленников посетили священника и без всяких обиняков объявили ему, что люди устали терпеть его распутство и алчность. Они начали перечислять соблазненных им молодых индианок и чолит, но он резко оборвал их:
- Вы не имеете права касаться моей личной жизни! Только господу я дам отчет о своих грехах!
Несмотря на неловкость, которую испытывали пришедшие, они все же высказали пожелание, чтобы он перевелся в другой приход; возмущение среди народа растет, дело может кончиться плохо. Но священник ничего не хотел слушать.
- Я с помощью господа расправлюсь с еретиками, посягающими на мой священный сан. Я буду бороться, а сил у меня хватит, так и знайте!
Через три дня глубокой ночью под окнами священника раздался сильный взрыв. Покушение переполошило все семейство, да и фалангисты перепугались. Несмотря на просьбы, коррехидор не пожелал явиться на место преступления, и ни один человек не пришел выразить сочувствие падресито. Даже любопытные не собрались у дома, что было, пожалуй, самым плохим признаком.
Донья Элота, обливаясь слезами, поставила вдвое больше свечей перед статуями святых и молилась еще усерднее, а дон Энкарно перестал упоминать всуе имя божье. Священник молчал, но взгляд его был полон самой непреклонной воли.
Однажды утром, когда он пришел в церковь к ранней мессе, он увидел, что церковные ворота закрыты кирпичной стеной. Ярость охватила падресито, он решил проучить нечестивцев и, вооружившись винчестером, кинулся созывать своих соратников. Колокола тревожно зазвонили, и народ со всех сторон начал сбегаться к церкви. Воины христовы, как именовали себя фалангисты, собрались на площади и, стреляя в воздух, вслед за священником двинулись к церкви, вокруг которой теснилась молчаливая толпа. Фалангисты внезапно поняли свое бессилие, слова застряли у них в горле, выстрелы стихли.
- Вперед, ребята! — крикнул священник, бросаясь в толпу. Люди расступились, подобно водам Чермного моря, раздавшимся под жезлом Моисея. Образовался узкий проход. Твердым шагом священник направился к церкви. Подойдя к сложенной наспех кирпичной стене, падресито обернулся и увидел, что никто из его приспешников за ним не последовал. Толпа сомкнулась. На него сурово смотрели сотни глаз. Священник почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу и крупными каплями скатывается по щекам. Он положил палец на спусковой крючок винчестера и крикнул охрипшим голосом:
- Кто подойдет — убью!..
Никто не шелохнулся. Стояла та жуткая тишина, которая бывает перед грозой, перед первым ударом грома... Из толпы выступил пожилой чоло с усталым лицом крестьянина. Он шел прямо на священника, и тот невольно опустил оружие, когда старик уперся грудью в дуло винчестера. В руке чоло держал широкополую шляпу, всю измазанную сажей; он ударил ею наотмашь по холеному надушенному лицу священника, который стоял теперь с черными пятнами на щеках. Это было самое большое бесчестье, человек, перенесший его, не достоин уважения. Другой чоло неторопливо снял со священника сутану и накинул ему на плечи засаленное и дырявое пончо. Из толпы вывели осла, покрытого струпьями, на его спине вместо седла лежало тряпье, а по бокам вместо стремян висели консервные банки.
Священник уже вряд ли понимал происходившее. Он оцепенел от леденящего тело и душу страха, от зловещего улюлюканья дьявольской толпы и был близок к обмороку, когда несколько стариков подхватили его и посадили верхом на осла. Животное медленно потащилось по улицам, ведущим из селения, под оглушительный шум и звон колокольчиков. Когда процессия вышла на широкую дорогу в город, толпа остановилась и долго смотрела вслед ковылявшему ослу, пока не убедилась что изгнанный ею священник исчез вдали...
Несколько дней спустя епископ отлучил от церкви всех жителей селения и приказал на год закрыть храм. Священнику же были оказаны соответствующие почести. Благодаря хлопотам организации «Католическое действие» епископ причислил его к мученикам за веру и даровал сан каноника. Цвет городского общества принял его с распростертыми объятиями, перед ним открылись двери лучших домов. Бывший приходский священник сменил широкополую шляпу на бархатную шапочку, а поверх сутаны стал носить мантию. (- FSB - Фаланга Социалистическая Боливийская, детище чилийской и внучище испанской фаланги - в середине XX века действительно могла в стране очень многое. - germiones_muzh.)
Увидев, что другие каноники не пользуются автомобилем, он продал свой и несколько позже купил многоэтажный особняк в самом аристократическом квартале города…
ХЕСУС ЛАРА (1898 – 1980. боливиец, индеец кечуа)