Глаза доньи Элоты посветлели. Целые две недели, пока болела Вайра, она хозяйничала одна, все большие и мелкие домашние дела лежали на ней. Раньше на заботы по дому ей с избытком хватало и сил и времени. Теперь же все было иначе. Болели неутомимые когда-то ноги, появились боли в пояснице, стоило донье Элоте поработать немного или поднять что-нибудь тяжелое, и она с трудом переводила дыхание.
- Стара я стала, — повторяла она постоянно. — Без Вайры я, как без рук...
Лишь во время болезни Вайры она поняла, как много успевала делать маленькая служанка. Выносливая девочка справлялась с работами по дому. Элота только командовала: «сделай то», «сделай это», да еще прикрикивала на служанку, считая, что та делает все не так. Да, донья Элота убедилась, что Вайра была незаменима. Если Вайра уйдет, хозяйство очень пострадает. Искать другую служанку и учить ее чола уже была не в силах. Слишком трудно перевоспитывать ленивых и неблагодарных девчонок кечуа. И донья Элота пришла к выводу, что надо во что бы то ни стало сохранить Вайру. Дерзкая индианка получила по заслугам, это научит ее бояться хозяйку. А сейчас необходимо сдерживать себя и пока отказаться от палки. Пожалуй, и кормить ее надо немного получше. Недаром говорится: когда желудок сыт, а сердце спокойно, дурные мысли в голову не идут. Донья Элота твердо решила быть с Вайрой поласковее и не заставлять ее работать, пока заживут раны.
- Можешь лежать, но можешь и встать, делай как хочешь, — примирительным тоном сказала она, выходя из кухни, где две недели старая знахарка лечила Вайру.
Вайра сгорала от нетерпения: уж скорей бы начать ходить. Ей надоели и низкий покрытый сажей потолок, нависший над ее постелью, и мрачные грязные стены. Она чувствовала себя счастливой оттого, что может наконец стоять на земле, выйти во двор, полный солнечного света. Вайра встала. Сделала шаг, другой, и ей захотелось бегать, плясать, резвиться. Ах, если бы здесь был кто-нибудь из мальчишек, с которыми она играла в горах! Они бы пошалили, побегали. Вайра, осторожно ступая, прошлась по терассе, вышла во двор. Все казалось ей новым, словно она никогда не видела ни кирпичей, из которых сложен дом, ни каменной ограды, даже солнце светило по-иному. Появился дон Энкарно и с отеческой нежностью обнял ее за плечи.
- Татай ячан, как ты нас испугала, — мягко упрекнул он Вайру. — Служанка не должна бегать от хозяев. Сама видишь, что получилось...
Потом из церкви вернулся священник. Лицо его было торжественным, он улыбался своей снисходительной улыбкой, а глаза его светились чем-то новым, нежным и таинственным. Он крепко, гораздо крепче дона Энкарно, обнял Вайру и ласково проговорил:
- Нельзя так себя вести, дочь моя. Такие поступки гневят господа.
Он повел ее в свою комнату и усадил на стул. Вайра смутилась, она привыкла, как все индианки, устраиваться на полу.
- Сиди на стуле,— сказал тата священник. — У тебя ноги болят...
Вайра повиновалась. Она посмотрела по сторонам и готова была поклясться, что первый раз попала в комнату падресито. Вдоль стен стояли стулья, в углу — письменный стол, на котором возвышалось распятие. Комната была перегорожена ширмой, расшитой летающими ангелочками, а за ней виднелась кровать, накрытая белоснежным покрывалом.
Усадив Вайру, тата священник заговорил. Он говорил бесконечно долго, а Вайра умирала от скуки. Уж лучше бы она осталась на кухне, чем слушать, как падресито своим нудным голосом взывает к ее совести. А тут еще раны разболелись. Сначала боль была едва заметкой, но постепенно усиливалась и наконец стала невыносимой. Потом Вайра увидела, как на повязках показались пятнышки крови. Вайра заплакала. Тата священник, уверенный, что это слезы раскаяния, повысил голос и удвоил свое красноречие. Но каково было его разочарование, когда Вайра взмолилась:
- Падресито, я не могу больше! Ноги болят!..
- Если болят, иди, дочь моя. Иди, отдыхай...
Несмотря на заверения лечившей ее старухи, Вайра выздоровела не сразу. Раны то затягивалась, то снова открывались и начинали гноиться. Малейшее прикосновение причиняло нестерпимые страдания. Донья Элота старательно ухаживала за Вайрой, промывала раны и бинтовала их, хотя в минуту раздражения говорила, что девчонка поправляется медленно из-за «дурной крови». Терпеливо сделав перевязку, она вдруг махала рукой и заявляла:
- В конце концов, какое мне дело! Пусть хоть сгниет! Лентяйка проклятая! Мне и так уже встали в копеечку ее болячки!
Меж тем вездесущая молва не дремала. Ее всеслышащие уши улавливали каждое слово, произносимое в доме священника, ее всевидящие глаза, казалось, видели сквозь стены. По селению бродили пренеприятнейшие слухи. Говорили, что донья Элота истязает свою служанку, как истязали пленников в старину, что она заставила Вайру съесть полное ведро экскрементов и выпить горшок мочи с учу чира. Рассказывали, что она била служанку, пока та не потеряла сознания, а потом поджаривала на жаровне, как святого Лоренцо. Людская молва не скупилась на подробности. Мучения Вайры рисовались в самых черных красках. Каждый рассказчик не просто передавал слышанное, а творил, создавал, поэтому донья Элота превратилась постепенно в жестокого палача, превзошедшего по своей свирепости палачей из самых мрачных легенд. Не пощадили заодно и дона Энкарно, и псаломщика, и певчих, как прямых соучастников доньи Элоты. Даже неприкосновенность духовного сана не остановила некоторых.
Когда слухи дошли до хозяев Вайры, те были поражены ими, как громом среди ясного неба. Донья Элота упала в обморок настолько глубокий, что в ее спальню сбежались соседи, пожелавшие присутствовать при последних минутах чолы. Дон Энкарно метался по своей комнате, как хищный зверь в клетке, а падресито заперся и появился в церкви лишь несколько дней спустя, в воскресенье, с тщательно подготовленной проповедью, которая вызвала сенсацию. В селении долго вспоминали об этой речи, полной величия, красоты и справедливости. Никогда еще священник не был столь красноречив, никогда не говорил так проникновенно. Этой проповедью он вернул себе не одно сердце.
- А мне-то нарассказали, — возмущался один.
- Как люди любят преувеличивать! — подхватывал другой.
- Я никогда не верил этой клевете, — утверждал третий.
Так священник задушил порочившую его болтовню, а если это и не удалось до конца, то теперь охотники до сплетен наверняка призадумаются, прежде чем неуважительно отзываться о почтенном семействе.
Но, к сожалению, на ногах у Вайры, повыше щиколоток, остались весьма заметные шрамы — следы пыток. Здесь и знаменитая проповедь не помогла — люди ахнули, когда Вайра в первый раз вышла на улицу. Да она и не скрывала правды, если ее спрашивали, что с ней случилось. Она часто плакала, когда оставалась одна на кухне, смотрела на ожоги и осторожно трогала их.
- Они выжгли на мне тавро, как на скотине,— говорила она себе, — чтобы я не убежала…
Слезы лились из ее глаз, слезы бессилия...
А жизнь шла своим чередом. В доме появилась новая невеста, опять отпраздновали свадьбу. Потом другая невеста, и еще одна свадьба. Иногда на свадьбу являлся коррехидор. Вайра видела, как он входил в дом, радостно потирая руки. Он запросто держался с доном Энкарно и весьма переменно с доньей Элотой. Хозяева принимали его очень любезно, дон Энкарно даже заискивал. Коррехидор проходил в чичерию, бросал пачку денег в передник чолы и начинал хлестать чичу. Он требовал, чтобы другие от него не отставали, что вполне устраивало дона Энкарно.
Однажды, во время очередной попойки, коррехидор опять стал приставать к донье Элоте, чтобы она с ним чокнулась, но та сопротивлялась. Заметив недовольство на лице важного гостя, муж тоже принялся ее уговаривать. Донье Элоте не оставалось ничего другого, как выпить. Однако что-то тревожило чолу, она подозвала Вайру и прошептала:
- Не отходи от меня ни на шаг, пока не уйдет дон Седесиас.
Но коррехидор заметил, что Вайра клюет носом, и приказал:
- Иди-ка спать, девушка, у тебя глаза слипаются.
Вайра послушалась. Коррехидора боялись все индейцы.
Она отправилась в кухню, но сон пропал, как только девочка перешагнула порог. Мысль о побеге не шла у нее из головы. «Сегодня они опять напьются, я не могу упускать такого случая...» — думала Вайра. Она вспомнила, что у нее совсем нет денег. Вспомнила и то, что теперь на двери корраля хозяева каждый вечер вешают замок. Ну и что, пускай! Там будет видно... Она отправилась посмотреть, что делается в чичерии. В комнате таты священника было тихо, но из чичерии доносились голоса. Надо набраться терпения и ждать. Вайра забилась в самый темный угол. Ноги сильно болели. От укусов блох неприятно чесалось тело. Но Вайра не шевелилась. - Из своего угла она видела, как коррехидор тащил заснув¬шего дона Энкарно в постель. Потом он вернулся к донье Элоте. Когда коррехидор наконец ушел, Вайра решительно открыла дверь спальни. Донья Элота громко храпела. Вязаная сумка, полная денег, висела на поясе вместе со связкой ключей. Вайра отвязала ключи и открыла сундук. Она увидела много бумажных денег и целую кучу медяков, взяла пачку кредиток, обклеенных бумажкой, закрыла сундук, но ключ из замка не вынула и погасила свечу.
Во дворе, рядом с корралем, у стены, что напротив кухни, были сложены дрова. Вайра легко взобралась по ним на стену, прошла до того места, где спускалась прошлый раз, и спрыгнула на пустырь. Почти не колеблясь, она направилась по дороге, ведущей в самое отдаленное селение долины. Теплая ночь ласково приняла ее в свои объятия. Где-то поблизости квакали в болоте лягушки. Доносился глухой лай собак. Вокруг стояла спокойная ободряющая тишина. Вайра шла ровным быстрым шагом, обдумывая, как быть дальше. Она понимала, что оставаться даже в дальнем селении было опасно. Хозяйка или псаломщик непременно найдут ее. Надо уходить как можно дальше, надо вообще уйти из долины, уйти туда; где никто не станет ее искать. На душе у Вайры было легко и весело. Ей казалось, что она может идти очень долго, несколько суток подряд, пока не окажется в незнакомых местах. Она поклялась, что никогда не вернется в селение, где ее продали в раоство. И вдруг Вайре вспомнилась мать, родная хижина, братишка и сестренки, всегда голодные. Больше она их не увидит. У Вайры выступили слезы. Как бы она хотела отдать матери хотя бы половину тех денег, которые у нее были. Но это невозможно. Вайра плакала и ласково и грустно разговаривала с матерью, будто та могла ее услышать.
Девочка благополучно достигла ручья, который протекал на краю незнакомого селения. Во дворах, возвещая приближение рассвета, пели петухи. Вайра заторопилась. Она вошла в селение и начала плутать по извилистым улицам, не зная, куда они ведут и куда ей направиться. Вайра испугалась, что не найдет дорогу, по которой можно выбраться из селения. Ее опасения оправдались. Побродив по улицам, она очутилась у ручья, как раз в том месте, откуда вошла в селение. Улицы заполнились предрассветным туманом. Вайра почувствовала, что страшно устала, и решила отдохнуть. Она спустилась в овраг и едва прилегла на песок, как сейчас же заснула крепким, спокойным сном.
Проснувшись от ярких солнечных лучей, бивших ей прямо в лицо, Вайра не сразу сообразила, где находится. Ее опять охватил страх. Она не узнавала оврага, все вокруг было ей незнакомо. Но, осмотревшись, она вспомнила, что произошло, и засмеялась. Вот дурочка! Она ведь заснула в овраге у реки, куда спряталась, когда стало светать. А теперь солнце уже высоко и греет так, что на лице выступили капельки пота. Во рту пересохло, и хотелось есть. Надо укрыться в тени, попить и подумать о хлебе. Денег у нее хватит: целая пачка кредиток, можно сказать, пачка обещаний и надежд, уместившаяся в маленькой сумке. Приятно было ощущать, как легкая сумка, таившая в себе такое богатство, билась о колени, пока Вайра ходила по улицам в поисках пекарни. И дома, и люди, и даже воздух и солнце были какими-то странными, непривычными. И чувствовала себя Вайра тоже необычно: взрослее и выше ростом. Через открытую дверь какого-то дома она увидела корзину с булками, стоявшую на столе. Вайра смело постучала и, когда на стук никто не отозвался, крикнула:
- Пожалуйста, продайте мне хлеба.
На ее голос в дверях появилась пожилая чола, с наполовину очищенной картофелиной в одной руке и узким кухонным ножом в другой. Приветливо посмотрев на Вайру, чола сказала:
- Входи, девушка. Вот хлеб, выбирай...
Что-то ласковое, почти материнское звучало в ее голосе. «Если бы моя хозяйка была такой, как эта добрая чола», — подумала Вайра, вынимая деньги, чтобы расплатиться, и спросила:
- Вы не дадите мне воды?
Чола внимательно взглянула на девочку. Было еще совсем рано, люди только что встали. Кто же в такую рань просит воды? Вайра понимала, как странна ее просьба, но ее мучила жажда. Однако чола не стала задавать вопросов. Не сказав ни слова, она жестом пригласила Вайру сесть на скамейку и подала кружку. Вода была из колодца, немного солоноватая, но что ж поделаешь, она ведь тоже утоляет жажду.
- Ты не похожа на здешнюю, — проговорила чола все так же ласково. — Ты не из нашего селения, но, сдается мне, ты хорошая девушка. Я пожила на этом свете и научилась узнавать людей. Мне стоит только взглянуть на человека. Расскажи-ка, откуда ты идешь?
У Вайры заранее был готов ответ, она назвала селение, но не то, в котором жила.
- Зачем же ты пришла сюда?
- Я иду дальше. Сюда я зашла по пути.
- Смотрите, какая путешественница! Ходит одна, а ведь еще совсем девочка. Ну а куда же ты направляешься?
Вайра назвала самое отдаленное селение долины и прибавила совершенно естественным тоном:
- Там у меня живут мать, братишка и сестренки. Отец давно умер...
Но чола оказалась не только доброй, но и весьма проницательной. Она так ставила вопросы, что солгать было невозможно, а ее теплый материнский взгляд вызывал на окровенность. Поэтому, когда она спросила: «Расскажи-ка мне правду, что с тобой случилось?» — Вайра не смогла ни промолчать, ни выдумать небылицу.
Чола умела слушать, и не только слушать, но и понимать. Она выслушала Вайру так внимательно, словно та была ее дочерью, а не девчонкой, которая несколько минут назад впервые переступила порог ее дома. Потом чола кое-что рассказала о себе. Она была вдовой, детей у нее не было. Зато у нее был собственный домик, она торговала хлебом и чичей, но варить ее не умела и нанимала для этого женщину. Она очень нуждалась в помощнице.
- У меня ты будешь не служанкой, а помощницей, — убеждала она Вайру.
Но Вайра и не думала отказываться. Она чувствовала себя в доме чолы, как в родной хижине.
Они приготовили завтрак и поели за одним столом. Чолу звали Альтаграсия, но для соседей она была Састрепанчу. Это прозвище объясняется профессией ее отца, который был портным (- sastre по-испански. – germiones_muzh.)
Вайра быстро обжилась у Састрепанчу. За несколько дней она так переменилась, что сама себя не узнавала. Вайра была счастлива, как никогда в жизни; временами она спрашивала себя, не сон ли это. Она не могла сдерживать своего счастья, и оно переливалось через край, как вода переливается через края наполненного сосуда. Привыкшая к грубостям и издевкам своих прежних хозяев, она не смела поверить, что ей повезло, что она встретила чолу, которая ни разу не выругалась и на лице которой ни разу не появилось и тени раздражения или насмешки. Если бы Састрепанчу накричала на нее или замахнулась, Вайра приняла бы это как должное. Она бы только подумала: «Совсем, как донья Элота» или: «Все хозяйки одинаковые». Но Састрепанчу оказалась не такой, как донья Элота. Она всегда была добра и держалась с Вайрой, как старшая подруга, как Анакила. Она вообще не умела приказывать и сидеть сложа руки, пока другие выполняют приказание. Если надо было что-нибудь сделать, она говорила: «Давай сделаем это...» или: «Вайра, помоги мне, пожалуйста».
И Вайра принималась за работу с радостью и воодушевлением. Ее даже огорчало, что Састрепанчу тоже работает. Иной раз она не выдерживала:
- Не надо. Я одна справлюсь.
Састрепанчу также была в восторге от своей юной помощницы и любовалась ее старательностью и рвением. Она заметила, что Вайра берется за работу сразу, не откладывая дела в долгий ящик; девочка никогда не говорила «сейчас», или «одну минуточку», или «будет сделано», как любила говорить племянница Састрепанчу, жившая у нее некоторое время. В этом доме все было по-иному. Здесь Вайра не спала на полу; в первую же ночь Састрепанчу постелила ей кровать, положила чистые шкуры, еще пахнувшие милым запахом овец, и накрыла их двумя домоткаными покрывалами, а с утра села шить новую рубашку для Вайры, потому что старая была совсем грязная и кишела вшами. Волосы Вайры были еще грязнее рубашки: девочка никогда их не мыла и не расчесывала. Састрепанчу пришла в ужас, когда увидела голову Вайры, и спросила, давно ли она в последний раз причесывалась. Вайра ответила:
- Не помню. Давно. Все некогда было.
- А по вечерам?
- Мне свечу не давали. Я и постель стелила при свете очага...
Донья Альтаграсия только вздохнула и заговорила о другом. После мытья Вайра обновила только что сшитую рубашку. Она не помнила, когда в последний раз меняла белье. Наверно, еще до смерти отца... Вайре всегда приходилось ждать, пока донья Элота не износит рубашку и не отдаст ей.
- Надо тебе юбку сшить, а то твоя не выдержит и одной стирки, — заметила как-то донья Альтаграсия.
Юбки Вайры, кроме той, в которой она впервые появилась в доме хозяев, прошли тот же славный путь, что и рубашки. Стирать их было невозможно, они и так держались еле-еле, а попав в воду, тотчас же развалились бы. Вайра, получив новую рубашку, хотела заплатить за нее, но Састрепанчу денег не взяла.
- Побереги их, — сказала она, может быть, они тебе еще пригодятся.
Через несколько дней чола отправилась купить материи на юбку. Но возвратилась поздно и с пустыми руками.
- Не везет нам с тобой, — проговорила она, смахивая слезы. — Опять я останусь одна. Тебе придется вернуться...
Донья Альтаграсия рассказала, как один из служащих субпрефекта встретил ее на улице и пригласил к своему начальнику. Тот немедленно принял ее и сказал, что получена телеграмма о бегстве индейской девушки и что ему известно, кто ее прячет. Субпрефект потребовал, чтобы донья Альтаграсия сама привела к нему Вайру. Он был неумолим и в случае невыполнения приказа грозил наказанием.
- Как нам было хорошо вместе, — плача, говорила добрая Састрепанчу. — Подумать страшно, что с тобой сделают твои проклятые хозяева!
Вайра дрожала все телом, когда предстала перед субпрефектом, но он ограничился тем, что отобрал у нее деньги, все, до последнего реала, и посадил в подвал. Там уже сидело несколько мужчин и женщин, они тоже были индейцами…
ХЕСУС ЛАРА (1898 – 1980. боливиец, индеец кечуа