на второй день нашего обратного путешествия с нами произошло необыкновенное приключение. Вероятно, не более, чем в двухстах ярдах от тамбо, где мы провели ночь, раздался какой-то шум. Вслед затем мы увидели человеческое существо. Наше удивление не имело границ. Кто смел нарушить покой девственного леса и кто был так бесстрашен, что шел один в этих мрачных джунглях? Это был молодой индеец. Он осторожно приближался к нам, когда Джером заговорил с ним на непонятном мне языке. Индеец был великолепно сложен, кожа его была гладкая, как полированная бронза. Одежда его ограничивалась поясом из древесной коры и головным убором из перьев, какой носят североамериканские индейцы.
Он был вооружен трубкою для выдувания стрел; кроме того, у него была небольшая резиновая (- из каучука. - germiones_muzh.) сумка, наполненная коричневым веществом — сильно действующим ядом кураре. Он объяснил Джерому, что его племя жило в большом общем доме, в двадцати четырех часах ходьбы от этого места, что он весь день гнался за тапиром, но потерял его след и теперь возвращается домой. Мы сели на землю и некоторое время осматривали друг друга. Первый раз мне представился случай видеть духовое ружье и отравленные стрелы не в музее, а в жизни, где они являются необходимой принадлежностью человека. Пользуясь Джеромом в качестве переводчика, я попросил индейца продемонстрировать способ употребления духового ружья, на что он охотно согласился. Вскоре мы услышали в верхушках деревьев болтовню обезьян. Заложив одну из тонких отравленных стрел в десятифутовую трубку, индеец навел оружие на одну из обезьян, набрал в легкие воздуха и выдул стрелу. С едва слышным свистом вылетела из трубки стрела и вонзилась обезьяне в бедро. Индеец быстро вложил в трубку вторую стрелу и пустил ее в другую обезьянку. Стрела попала в плечо, но только скользнула по нему и упала обратно на землю. Индеец побежал за первой обезьяной и принес ее мне. Она казалась крепко уснувшей; никаких признаков агонии не было заметно; тем не менее через пять-шесть минут сердце ее перестало биться. Другая обезьяна прыгнула было на ветку, но тут же выпустила ветку, упала на землю и через несколько минут околела. Я был поражен быстрым действием яда: животные были лишь слегка ранены, вторая только поцарапана, и тем не менее они околели так скоро, будто уснули. Мне посчастливилось сделать моментальный снимок с индейца в тот момент, когда он выдувал стрелу. Это была моя последняя фотография, снятая в джунглях. Индеец вскоре покинул нас, и мы продолжили наш путь. Возвращение по прежней тропинке представляло некоторые преимущества. Хотя кустарник успел уже заглушить ее, но мы шли по знакомой местности; кроме того, нам не нужно было терять времени на постройку тамбо — мы пользовались старыми.
С некоторого времени Джером стал жаловаться на онемение пальцев на руках и ногах и на увеличивающуюся слабость сердца, которая делала мучительным каждый шаг. Маркез и я старались подбодрить его, но я был уверен, что несчастный знал, какая страшная болезнь подкралась к нему. Та оживленность и бодрость, с которой мы проходили этими местами раньше, совсем покинули нас. Лишения, голод, наркотики притупили наши чувства. В голове была одна упорная мысль: как бы добраться домой. Каждый удар мачете по кустам, каждый шаг вперед приближал нас к дому и к спасению.
К ночи мы подошли к старому тамбо № 7. Мы так устали, что в течение дня даже не делали попытки подстрелить дичь. Единственной нашей пищей были две обезьянки, убитые индейцем; мы сварили их и жадно съели. С трудом развесили мы гамаки и обессиленные повалились в них.
После полудня мы спустились с холма и очутились перед огромным болотом. Маркез шел впереди, и мы, переходя через болото, на несколько минут потеряли его из виду. Я заметил в воде около меня какое-то странное движение и вглядевшись увидел гибкие туловища болотных змей, извивавшиеся между ветвями и камышами. Бразильцы называют этих змей жарарака. Змеи были очень ядовитые, однако за себя я не боялся, так как у меня были высокие сапоги из толстой буйволовой кожи; но мои спутники были босые, и им грозила большая опасность. Я сделал Джерому предостережение, и он стал палкой разбивать вокруг себя камыши. Мы полагали, что прошли благополучно через это змеиное логовище, но когда догнали Маркеза на твердой земле, увидели, что ошиблись. Он стоял наклонившись вперед, и при нашем приближении повернул к нам лицо, искаженное от страха. Он указал на свою правую ступню, и мы увидели на коже два крошечных пятнышка — следы змеиных зубов. В молчаливом отчаянии мы опустились на землю рядом с ним. Несчастный широко раскрытыми глазами уставился в землю и сидел, скорчившись, в ожидании болей, предвестника неизбежного конца. Я велел Джерому высыпать немного пороха, а сам стал высасывать рану; затем достал хирургический нож и сделал им глубокий надрез выше места укуса. Джером посыпал рану порохом и приложил к ней горящую спичку.
Маркез безропотно выдержал пытку и даже не дрогнул при взрыве (- вспышке. - germiones_muzh.) пороха. Устроив его возможно удобнее, мы печально уселись рядом с ним, следя за его страданиями.
Тяжело видеть, как умирает человек, но при таких обстоятельствах это было особенно прискорбно. Маркез был крепкого сложения и как нельзя более подходил для тяжелой работы добывателя каучука. Это он со своим знанием джунглей руководил нами во время экспедиции и вел нас через девственный лес, где человеку так легко затеряться. К тому же он был добрым и отзывчивым товарищем. Во всех наших затруднениях мы обращались к нему за советом. Он знал язык диких лесных зверей, он находил всегда выход из трудного положения. И вот теперь этот чудный товарищ, единственный человек, который мог бы вывести нас из лабиринта, угасал на наших глазах.
К четырем часам его дыхание сделалось затрудненным, а несколько минут спустя он испустил последний вздох. Умер он спустя три часа после укуса змеи. Вторично в течение этой роковой экспедиции мне пришлось копать могилу своим мачете. Джером был так слаб, что едва мог помогать мне, да и я сам находился в таком состоянии, что после каждого удара мачете должен был отдыхать.
В этот день мы поздно добрались до тамбо № 6; Джером едва держался на ногах. Нельзя было больше закрывать глаза на его болезнь; у него была бери-бери, и в нашем положении не было ни малейшего шанса на выздоровление.
Мы развели костер и повесили гамаки, но еды не было ни кусочка. С отчаяния жевали пальмовые листья.
На следующее утро я был так слаб, что мне понадобилось несколько минут, чтобы выбраться из гамака и встать на ноги. Джером тоже постарался было встать, но тут же упал на землю и встал только с моей помощью. Затем мы оба, несчастные инвалиды, попытались взвалить на плечи каждый свою ношу, но Джером не смог этого сделать и должен был бросить все свои вещи.
Я сам чувствовал себя прескверно. Лекарства уже не оказывали на меня прежнего действия, так как мой организм привык к постоянному их употреблению, и лихорадка овладела мной с новой силой.
С этого времени воспоминания мои становятся смутными. Я знаю, что временами я бредил, так как, когда сознание случайно ко мне возвращалось, я заставал себя произносящим какие-то странные фразы. И в периоды просветления рассудка моим умом безраздельно владела одна мысль — о бесконечных страшных джунглях. Ни один моряк, потерпевший кораблекрушение и лишившийся рассудка, носясь на плоту по волнам океана, не испытывал такой ненависти к окружающему его морю, какую я чувствовал к яркой, однообразной зелени бесконечного леса.
К полудню ноша на спине сделалась невыносима, и я решил пожертвовать своим ценным грузом. Я бросил камеру, непроявленные пластинки, все реактивы и четыре коробки с золотым песком. Себе я оставил одну коробку с золотом, несколько коробок с проявленными пластинками, автоматический револьвер, 56 пуль и мачете. Подкожный шприц и несколько ампул я все-таки сохранил.
Мы прошли не более четверти мили, как Джером упал в изнеможении. Несчастный заявил, что он больше не в силах бороться, и просил меня ускорить неизбежный конец, всадив ему пулю в лоб. Перспектива потерять последнего товарища вывела меня из состояния оцепенения, в котором я находился. Я дотащил Джерома до сухого места, собрал сухие ветви и листья и развел костер. Джером меня больше не узнавал. Он лежал у костра, тяжело дыша; судороги исказили его лицо; он беспрерывно бормотал что-то, временами пристально смотрел на меня и разражался резким, страшным смехом, от которого мороз пробегал по коже. В полном отчаянии я бросился на землю около костра. Не знаю, сколько времени я пролежал. Пронзительный, жуткий крик вывел меня из столбняка. Было уже темно, и костер догорал. Джером тоже попытался подняться на ноги. Он был страшен: с побагровевшим лицом и глазами, выходившими из орбит, он стоял на одном колене, потом вдруг упал головой вперед в догорающий костер. Все это я увидел, будто в тумане, а затем снова лишился чувств… Была ночь, когда я несколько пришел в себя. Костер погас, в лесу было темно и тихо; только где-то зловеще кричала сова, «мать луны». Несчастный Джером спокойно лежал среди золы. У меня не хватало ни силы, ни мужества оттащить его труп. Содрогаясь от ужаса, я взглянул на него в последний раз и, не имея сил идти, пополз на четвереньках в кусты, как больная, побитая собака.
За последние восемь дней я почти куска не имел во рту, за исключением мяса обезьяны, убитой молодым индейцем и сваренной в тамбо № 7. Лихорадка не выпускала меня из своих цепких рук, и я находился один в абсолютно дикой местности, более чем в ста милях от человеческого жилья. Теперь я понимал, что значит для человека борьба за жизнь. Я ни минуты не сомневался, что для меня наступил конец. Я понимал, что не было положения, более безнадежного, что ни один человек не мог остаться в живых при таких условиях. И тем не менее я не хотел сдаваться.
Всю ночь я полз вперед, не думая о направлении, но уверенный, что двигался не в круговую, а вперед. И все эти долгие часы мне грозила ежеминутная опасность встретиться с каким-нибудь зверем и очутиться в его власти.
Сырая прохлада наступающего утра, обычная в этих местностях, освежила меня и привела опять в сознание. Одежда моя превратилась почти в лохмотья и была вся в грязи, руки и лицо были изодраны, а колени представляли сплошную рану…
ЭЛЬГОТ ЛЕНДЖ (1884 - ? шведский путешественник)