Глава девятнадцатая ИВАШКА ПРИХОДИТ НИ С ЧЕМ
наутро Ивашка и сон ещё не стёр с глаз, а уже подбежал к окну и выглянул наружу. Там на противоположной стороне улицы, прислонившись к стене дома, стоял Прокоп-Всех-Победишь и, казалось, смотрел прямо на его окно.
У ног Прокопа лежала собака, длинная и худая, с откусанным ухом и потрёпанным хвостом. Она подняла морду и тоже посмотрела на окно.
"Надо непременно, непременно достать монетку", — подумал Ивашка и побежал искать господина Гензериха.
О, Гензерих был прилежный человек! Он уже давно сидел, поджав под себя ноги, на столе и усердно шил. При виде Ивашки он нахмурился, по промолчал.
— Господин Гензерих, будь добрый, — сказал Ивашка, — дай мне монетку.
Тут господин Гензерих не выдержал, выплюнул изо рта булавки и закричал страшным голосом:
— Ты негодный феркель, свинкин сын, порося! Твоё сердце не знает благодарности! Это я привёз тебя сюда. Это ты должен мне давать деньги, а я не должен давать. Раус мит дир — пошёл вон!
Ивашка поспешно выбежал и опять выглянул в окно. Там, прислонившись к стене, стоял Прокоп-Всех-Победишь, и у его ног лежала собака. Оба, казалось, смотрели прямо в рот Ивашке.
Тогда он побежал к госпоже Пульхерии. Две служанки хлопотали вокруг неё, помогая ей одеваться.
— Госпожа Пульхерия, будь добрая, — крикнул Ивашка, — дай мне, пожалуйста, поскорей монетку!
— Я только вчера дала тебе, — сказала госпожа. — На что ты её потратил?
— На сушёные рыбки, — ответил Ивашка.
— Фу, какая гадость! — воскликнула госпожа. — Можно подумать, что тебя здесь не кормят. Рыбки! Сушёные!
Служанки захихикали, и одна из них сказала:
— А он вчера и не пришёл к обеду. Ходит неизвестно где.
— Я замешкался, — пробормотал Ивашка.
Но госпожа не стала слушать и строго сказала:
— Чтоб это было в последний раз. Я не потерплю беспорядка. Уходи.
И Ивашка ушёл ни с чем.
Совсем смущённый, он нерешительно высунул нос во входную дверь, и тотчас Прокоп отделился от стены и, широко улыбаясь, пошёл ему навстречу. Собака тоже поднялась и, виляя хвостом, последовала за ним.
— Вот, Ивашка, познакомься, — весело заговорил Прокоп, — это мой верный пёс, друг и слуга — Махмут.
Махмут тихонько взвизгнул.
— Умный пёс. Слышишь, подаёт голос. Ждёт угощенья.
— А чем ты его кормишь? — спросил Ивашка.
— По правде сказать, я его не часто кормлю. Он чаще сам кормится, — ответил Прокоп и выжидательно посмотрел на Ивашку. При этом его рука слегка дёрнулась, будто хотела протянуться ладонью кверху.
— Это хорошо, — жалобно сказал Ивашка. — Хорошо, что сам. Сегодня, знаешь ли, не дали мне денег. Может, завтра дадут.
Но Прокоп не рассердился, не повернулся, не ушёл. Совсем напротив! Он даже принялся утешать Ивашку:
— Эх, не унывай! Уж завтра дадут. К тому же сегодня постный день. А во время моих походов я и в пост, и в праздник привык бросаться в битву натощак, и это не мешало совершать мне великие подвиги.
Ивашка обрадовался перемене разговора и поскорее спросил:
— Ты совершал подвиги?
— И мои раны тому свидетели! — воскликнул Прокоп.
Они медленно шли по улице и уже вышли на площадку со статуей Венеры. Здесь Прокоп сел на скамью, глубоко вздохнул и сказал:
— Но не ужасайся, услышав мой рассказ.
— Я не ужаснусь, — быстро ответил Ивашка.
— Ужаснёшься! — громовым голосом вскричал Прокоп и ударил кулаком по скамье. — Бесчисленные полчища убитых мной врагов и те ужасались. Так слушай же!
— А разве мы сегодня не пойдём искать Аннушку? — спросил Ивашка.
— Сегодня уж не пойдём. Может быть, завтра. Сегодня что-то я чувствую слабость. Эх, глоток бы вина, и всё бы прошло. Так, говоришь, не достал денег? Эх, не унывай! У меня полон город друзей, и приятелей, и добрых знакомых. Уже я всем рассказал про твоё д ело, и они теперь повсюду ищут твою Аннушку. Надо надеяться, к завтрему найдут. К тому же Махмут. Если б ты знал, что за нюх у этого пса! Дать ему понюхать старый Аннушкин башмак, или хотя бы говяжью кость, или хоть чёрствую корку, и он тотчас пойдёт по следу. Умный пёс!
— Аннушка башмаков не носила, — сказал Ивашка, и слезы выступили у пего на глазах, — она босиком ходила. Она… Ох, скоро год, как я её ищу!
— Найдёшь, найдёшь! Я её завтра непременно найду. Это дело нелёгкое, но я и не такое свершал. Да ты садись! Устанешь стоять, слушая меня, а у меня всё равно сегодня никаких дел пет. Махмут, ложись. Нечего обнюхивать фонтан. Ничего съедобного там нет и не бывало. Наши хозяйки бережливые. Будешь бережлив, когда нету денег. Да, для старого солдата и медной монетки нет, а вот в Италии пропивали мы реки золота. Заново отстроили стены Милана, укрепили Анкону. На подкупы и подкопы есть деньги… Махмут, ложись, сколько раз тебе говорить! И крестоносцы, голодная орда, саранча ненасытная, объели нас. Правда, в хлеб мы им подмешивали известь и всякую дрянь, а всё же сколько это стоило.
Тут он вскочил, ударил себя в грудь и опять бессильно опустился на скамью.
— Вот сравнивают нашего государя Мануила Комнина и с Александром Македонским, и с Геркулесом, и с Ахиллом. Да если он Ахилл, так я уже наверно Патрокл. Хорош бы он был без меня! Посмотрел бы я, что бы он делал, не будь меня рядом! Да я… Махмут, ложись! Будешь ты меня слушать, Ивашка? Перестань гладить пса. Слушай!
Глава двадцатая ПОДВИГИ ПРОКОПА
Даже сама знаменитая женщина-историк принцесса Анна Комнина, известная всему миру своей великой учёностью и цветистым слогом своих писаний, не могла бы поведать о воинских подвигах своего племянника, императора Мануила, с большим увлечением и преувеличением, чем сделал это Прокоп-Всех-Победишь. Ничего удивительного в этом нет. Ведь она-то спокойно сидела на золотом кресле в мраморном дворце, а он-то всё вынес на собственной шкуре. Да, случись с ней хоть сотая, хоть тысячная часть того, что ему пришлось испытать, уж она не стала бы макать перо в чернильницу, а поскорее удрала бы куда-нибудь подальше, спряталась бы в самом глухом монастыре. Так-то!
Прокоп говорил уже больше часа, и пёс Махмут давно заснул, свернувшись калачиком у ног хозяина. А Ивашка сидел выпрямившись, не мог оторвать зачарованных глаз от губ Прокопа. Уж так наглядно он рассказывал — от ужаса даже мурашки бегали по спине.
— Где только не воевал наш император, — говорил Прокоп, — где только не гибли его верные солдаты — и на равнинах Венгрии, на берегах Италии и Египта, на морях Сицилии и Греции. Вот в Венгрии случилось однажды, что шли мы весь день, устали, как собаки, остановились на берегу реки в виду моста и повалились спать. Как полагается, выставили часовых. Но они ведь тоже люди, а не кто-нибудь. У них тоже глаза смыкаются, и винить их нельзя, уж очень все притомились. Одним словом, просыпаемся мы утром, а на том берегу несчётное венгерское войско. Так и валят полчища одно за другим. Прямо как мухи на столе в харчевне. Всё от них черным-черно и гул по всей местности. А между ними и нами один только узкий мост.
Все, конечно, спросонья ужаснулись, а наш император говорит:
"Вы, мои храбрые войска, отступайте-ка к тому вон лесочку и не бойтесь. Я этих безбожных венгров через мост ни за что не пущу. Мне такой подвиг раз плюнуть".
И вот он хватает свой меч и даже щита не взял и становится на мосту. А венгры так и прут на него. И впереди у них два великана, родные братья. Ростом они на голову выше хорошего дуба, ручищи — как мельничные жернова. Ступают они на мост — будто гром загр емел, и брёвна все погнулись. А наш-то неустрашимый император как взмахнул мечом, как закрутит его над головой, и меча-то уже не видать, а будто беспрерывно сверкают молнии.
"Э, — думаю я, — храбрый какой нашёлся! И щита не взял. Трахнут его эти великаны по голове, только мокро от него останется. Кто тогда будет мост защищать? Нет, — думаю, — это не годится. Надо ему помочь".
Вот хватаю я его щит, становлюсь за его спиной, так немножко сбоку, чтобы мне свободней было сражаться, и жду, что будет.
Тут этот первый великан устремляется прямо на него и своё длинное копьё вперёд выставил, А я выскочил сбоку, и копьё прямо в мой щит ударилось и от этого могучего удара разлетелось в щепы, а великан кувырк — через перила моста грохнулся в реку. Такая волна поднялась, захлестнула мост. Но мы с императором стоим крепко. А уж второй великан на нас кинулся. Да так быстренько, не рассчитал, прямо на императорский меч напоролся, а я его тут же трахнул щитом по голове. Он и испустил дух.
У Ивашки дыхание спёрло от восторга. Он едва смог прошептать:
— А когда он такой страшно высокий, как ты достал до его головы?
— А я подпрыгнул. Не перебивай. Да, и, когда венгры увидели, как мы вдвоём разделались с их великанами, они тотчас повернули и бросились бежать. Так сразу стало чисто, будто их метлой повымели.
— Ах, какой ты удивительный герой! — воскликнул Ивашка.
— Да уж какой есть, — ответил Прокоп и скромно пожал плечами. — Только это никому не известно. Все только и кричат, что-де неустрашимый рыцарь Мануил Комнин один защитил мост против целого венгерского войска. А про меня ни слова. А я что? Мелкая сошка. Но я за славой не гонюсь. Не надо мне этой славы!.. А в другой раз, оставив своё войско далеко позади, поскакал он вперёд в поисках рыцарских приключений. Были с ним только его брат и верный слуга Аксух. "Ну, думаю, маловато вас, меня не хватает", — и тоже поехал вслед, хотя, конечно, поодаль, чтобы он меня не увидел и не прогнал. И вдруг нам навстречу восемнадцать сельджукских (- турецких. – germiones_muzh.) всадников. Это, думаю, пустяки, с ними он сам справится. И действительно, после недолгого сражения все они разбежались. А за ними-то ещё другие сельджуки наступают. Человек пятьсот, не меньше. А может, и пятьсот тысяч — кто их знает, я их не считал. Нам перед ними отступать неприлично. Не по-геройски это будет. И, конечно, наш император бросается прямо на них, сечёт мечом направо и налево, пробивает себе путь. Вот, думаю, теперь и моё время настало. Пришпорил я коня, рядом с ним скачу и, как только какой-нибудь турок на него налетит, я сейчас же свой щит подставлю, заслоню собою моего государя. Ну, понятно, он пробился сквозь этих сельджуков без всякой раны, а мне вот три пальца отрубили.
— Наверно, была тебе за это большая награда? — спросил Ивашка.
— Да, как же, дожидайся! Он меня и не заметил. Думает, сам такой неуязвимый да непобедимый. А по правде сказать, хоть он и храбрейший герой, а не хватает ему ни умения, ни осторожности настоящего полководца. В конце концов потерял он всю свою армию в горах Писидии и сам очутился у сельджуков в плену.
— А ты? — шепнул Ивашка.
— Ну, и я, конечно, с ним. Но тут я ему высказал всё, что я о нём думаю. В этом сельджукском лагере захотелось ему пить. Он выпил воды из фонтана, поморщился и говорит: "Эта вода окрашена христианской кровью". Как я это услышал, всё во мне закипело. Я как крикну: "А не впервой, о император, пьёшь ты кровь своих христианских подданных!" Но, на моё счастье, была вокруг него густая толпа, так что не доискались, кто это крикнул. А не то бы мне не сносить головы. Но я…
Тут вдруг он вскочил и, ни слова не сказав Ивашке, перебежал через площадь и схватил своей клешнёй полу плаща какого-то прохожего. Правая рука Прокопа будто невольно дёрнулась, согнулась в локте и протянулась вперёд ладонью кверху. Прохожий засмеялся, хлопнул его по плечу, и они вместе ушли. Пёс Махмут встрепенулся и, прихрамывая, побежал вслед за хозяином.
Ивашка ещё посидел на скамье, дожидаясь возвращения Прокопа, но не дождался и побрёл домой.
ОЛЬГА ГУРЬЯН
наутро Ивашка и сон ещё не стёр с глаз, а уже подбежал к окну и выглянул наружу. Там на противоположной стороне улицы, прислонившись к стене дома, стоял Прокоп-Всех-Победишь и, казалось, смотрел прямо на его окно.
У ног Прокопа лежала собака, длинная и худая, с откусанным ухом и потрёпанным хвостом. Она подняла морду и тоже посмотрела на окно.
"Надо непременно, непременно достать монетку", — подумал Ивашка и побежал искать господина Гензериха.
О, Гензерих был прилежный человек! Он уже давно сидел, поджав под себя ноги, на столе и усердно шил. При виде Ивашки он нахмурился, по промолчал.
— Господин Гензерих, будь добрый, — сказал Ивашка, — дай мне монетку.
Тут господин Гензерих не выдержал, выплюнул изо рта булавки и закричал страшным голосом:
— Ты негодный феркель, свинкин сын, порося! Твоё сердце не знает благодарности! Это я привёз тебя сюда. Это ты должен мне давать деньги, а я не должен давать. Раус мит дир — пошёл вон!
Ивашка поспешно выбежал и опять выглянул в окно. Там, прислонившись к стене, стоял Прокоп-Всех-Победишь, и у его ног лежала собака. Оба, казалось, смотрели прямо в рот Ивашке.
Тогда он побежал к госпоже Пульхерии. Две служанки хлопотали вокруг неё, помогая ей одеваться.
— Госпожа Пульхерия, будь добрая, — крикнул Ивашка, — дай мне, пожалуйста, поскорей монетку!
— Я только вчера дала тебе, — сказала госпожа. — На что ты её потратил?
— На сушёные рыбки, — ответил Ивашка.
— Фу, какая гадость! — воскликнула госпожа. — Можно подумать, что тебя здесь не кормят. Рыбки! Сушёные!
Служанки захихикали, и одна из них сказала:
— А он вчера и не пришёл к обеду. Ходит неизвестно где.
— Я замешкался, — пробормотал Ивашка.
Но госпожа не стала слушать и строго сказала:
— Чтоб это было в последний раз. Я не потерплю беспорядка. Уходи.
И Ивашка ушёл ни с чем.
Совсем смущённый, он нерешительно высунул нос во входную дверь, и тотчас Прокоп отделился от стены и, широко улыбаясь, пошёл ему навстречу. Собака тоже поднялась и, виляя хвостом, последовала за ним.
— Вот, Ивашка, познакомься, — весело заговорил Прокоп, — это мой верный пёс, друг и слуга — Махмут.
Махмут тихонько взвизгнул.
— Умный пёс. Слышишь, подаёт голос. Ждёт угощенья.
— А чем ты его кормишь? — спросил Ивашка.
— По правде сказать, я его не часто кормлю. Он чаще сам кормится, — ответил Прокоп и выжидательно посмотрел на Ивашку. При этом его рука слегка дёрнулась, будто хотела протянуться ладонью кверху.
— Это хорошо, — жалобно сказал Ивашка. — Хорошо, что сам. Сегодня, знаешь ли, не дали мне денег. Может, завтра дадут.
Но Прокоп не рассердился, не повернулся, не ушёл. Совсем напротив! Он даже принялся утешать Ивашку:
— Эх, не унывай! Уж завтра дадут. К тому же сегодня постный день. А во время моих походов я и в пост, и в праздник привык бросаться в битву натощак, и это не мешало совершать мне великие подвиги.
Ивашка обрадовался перемене разговора и поскорее спросил:
— Ты совершал подвиги?
— И мои раны тому свидетели! — воскликнул Прокоп.
Они медленно шли по улице и уже вышли на площадку со статуей Венеры. Здесь Прокоп сел на скамью, глубоко вздохнул и сказал:
— Но не ужасайся, услышав мой рассказ.
— Я не ужаснусь, — быстро ответил Ивашка.
— Ужаснёшься! — громовым голосом вскричал Прокоп и ударил кулаком по скамье. — Бесчисленные полчища убитых мной врагов и те ужасались. Так слушай же!
— А разве мы сегодня не пойдём искать Аннушку? — спросил Ивашка.
— Сегодня уж не пойдём. Может быть, завтра. Сегодня что-то я чувствую слабость. Эх, глоток бы вина, и всё бы прошло. Так, говоришь, не достал денег? Эх, не унывай! У меня полон город друзей, и приятелей, и добрых знакомых. Уже я всем рассказал про твоё д ело, и они теперь повсюду ищут твою Аннушку. Надо надеяться, к завтрему найдут. К тому же Махмут. Если б ты знал, что за нюх у этого пса! Дать ему понюхать старый Аннушкин башмак, или хотя бы говяжью кость, или хоть чёрствую корку, и он тотчас пойдёт по следу. Умный пёс!
— Аннушка башмаков не носила, — сказал Ивашка, и слезы выступили у пего на глазах, — она босиком ходила. Она… Ох, скоро год, как я её ищу!
— Найдёшь, найдёшь! Я её завтра непременно найду. Это дело нелёгкое, но я и не такое свершал. Да ты садись! Устанешь стоять, слушая меня, а у меня всё равно сегодня никаких дел пет. Махмут, ложись. Нечего обнюхивать фонтан. Ничего съедобного там нет и не бывало. Наши хозяйки бережливые. Будешь бережлив, когда нету денег. Да, для старого солдата и медной монетки нет, а вот в Италии пропивали мы реки золота. Заново отстроили стены Милана, укрепили Анкону. На подкупы и подкопы есть деньги… Махмут, ложись, сколько раз тебе говорить! И крестоносцы, голодная орда, саранча ненасытная, объели нас. Правда, в хлеб мы им подмешивали известь и всякую дрянь, а всё же сколько это стоило.
Тут он вскочил, ударил себя в грудь и опять бессильно опустился на скамью.
— Вот сравнивают нашего государя Мануила Комнина и с Александром Македонским, и с Геркулесом, и с Ахиллом. Да если он Ахилл, так я уже наверно Патрокл. Хорош бы он был без меня! Посмотрел бы я, что бы он делал, не будь меня рядом! Да я… Махмут, ложись! Будешь ты меня слушать, Ивашка? Перестань гладить пса. Слушай!
Глава двадцатая ПОДВИГИ ПРОКОПА
Даже сама знаменитая женщина-историк принцесса Анна Комнина, известная всему миру своей великой учёностью и цветистым слогом своих писаний, не могла бы поведать о воинских подвигах своего племянника, императора Мануила, с большим увлечением и преувеличением, чем сделал это Прокоп-Всех-Победишь. Ничего удивительного в этом нет. Ведь она-то спокойно сидела на золотом кресле в мраморном дворце, а он-то всё вынес на собственной шкуре. Да, случись с ней хоть сотая, хоть тысячная часть того, что ему пришлось испытать, уж она не стала бы макать перо в чернильницу, а поскорее удрала бы куда-нибудь подальше, спряталась бы в самом глухом монастыре. Так-то!
Прокоп говорил уже больше часа, и пёс Махмут давно заснул, свернувшись калачиком у ног хозяина. А Ивашка сидел выпрямившись, не мог оторвать зачарованных глаз от губ Прокопа. Уж так наглядно он рассказывал — от ужаса даже мурашки бегали по спине.
— Где только не воевал наш император, — говорил Прокоп, — где только не гибли его верные солдаты — и на равнинах Венгрии, на берегах Италии и Египта, на морях Сицилии и Греции. Вот в Венгрии случилось однажды, что шли мы весь день, устали, как собаки, остановились на берегу реки в виду моста и повалились спать. Как полагается, выставили часовых. Но они ведь тоже люди, а не кто-нибудь. У них тоже глаза смыкаются, и винить их нельзя, уж очень все притомились. Одним словом, просыпаемся мы утром, а на том берегу несчётное венгерское войско. Так и валят полчища одно за другим. Прямо как мухи на столе в харчевне. Всё от них черным-черно и гул по всей местности. А между ними и нами один только узкий мост.
Все, конечно, спросонья ужаснулись, а наш император говорит:
"Вы, мои храбрые войска, отступайте-ка к тому вон лесочку и не бойтесь. Я этих безбожных венгров через мост ни за что не пущу. Мне такой подвиг раз плюнуть".
И вот он хватает свой меч и даже щита не взял и становится на мосту. А венгры так и прут на него. И впереди у них два великана, родные братья. Ростом они на голову выше хорошего дуба, ручищи — как мельничные жернова. Ступают они на мост — будто гром загр емел, и брёвна все погнулись. А наш-то неустрашимый император как взмахнул мечом, как закрутит его над головой, и меча-то уже не видать, а будто беспрерывно сверкают молнии.
"Э, — думаю я, — храбрый какой нашёлся! И щита не взял. Трахнут его эти великаны по голове, только мокро от него останется. Кто тогда будет мост защищать? Нет, — думаю, — это не годится. Надо ему помочь".
Вот хватаю я его щит, становлюсь за его спиной, так немножко сбоку, чтобы мне свободней было сражаться, и жду, что будет.
Тут этот первый великан устремляется прямо на него и своё длинное копьё вперёд выставил, А я выскочил сбоку, и копьё прямо в мой щит ударилось и от этого могучего удара разлетелось в щепы, а великан кувырк — через перила моста грохнулся в реку. Такая волна поднялась, захлестнула мост. Но мы с императором стоим крепко. А уж второй великан на нас кинулся. Да так быстренько, не рассчитал, прямо на императорский меч напоролся, а я его тут же трахнул щитом по голове. Он и испустил дух.
У Ивашки дыхание спёрло от восторга. Он едва смог прошептать:
— А когда он такой страшно высокий, как ты достал до его головы?
— А я подпрыгнул. Не перебивай. Да, и, когда венгры увидели, как мы вдвоём разделались с их великанами, они тотчас повернули и бросились бежать. Так сразу стало чисто, будто их метлой повымели.
— Ах, какой ты удивительный герой! — воскликнул Ивашка.
— Да уж какой есть, — ответил Прокоп и скромно пожал плечами. — Только это никому не известно. Все только и кричат, что-де неустрашимый рыцарь Мануил Комнин один защитил мост против целого венгерского войска. А про меня ни слова. А я что? Мелкая сошка. Но я за славой не гонюсь. Не надо мне этой славы!.. А в другой раз, оставив своё войско далеко позади, поскакал он вперёд в поисках рыцарских приключений. Были с ним только его брат и верный слуга Аксух. "Ну, думаю, маловато вас, меня не хватает", — и тоже поехал вслед, хотя, конечно, поодаль, чтобы он меня не увидел и не прогнал. И вдруг нам навстречу восемнадцать сельджукских (- турецких. – germiones_muzh.) всадников. Это, думаю, пустяки, с ними он сам справится. И действительно, после недолгого сражения все они разбежались. А за ними-то ещё другие сельджуки наступают. Человек пятьсот, не меньше. А может, и пятьсот тысяч — кто их знает, я их не считал. Нам перед ними отступать неприлично. Не по-геройски это будет. И, конечно, наш император бросается прямо на них, сечёт мечом направо и налево, пробивает себе путь. Вот, думаю, теперь и моё время настало. Пришпорил я коня, рядом с ним скачу и, как только какой-нибудь турок на него налетит, я сейчас же свой щит подставлю, заслоню собою моего государя. Ну, понятно, он пробился сквозь этих сельджуков без всякой раны, а мне вот три пальца отрубили.
— Наверно, была тебе за это большая награда? — спросил Ивашка.
— Да, как же, дожидайся! Он меня и не заметил. Думает, сам такой неуязвимый да непобедимый. А по правде сказать, хоть он и храбрейший герой, а не хватает ему ни умения, ни осторожности настоящего полководца. В конце концов потерял он всю свою армию в горах Писидии и сам очутился у сельджуков в плену.
— А ты? — шепнул Ивашка.
— Ну, и я, конечно, с ним. Но тут я ему высказал всё, что я о нём думаю. В этом сельджукском лагере захотелось ему пить. Он выпил воды из фонтана, поморщился и говорит: "Эта вода окрашена христианской кровью". Как я это услышал, всё во мне закипело. Я как крикну: "А не впервой, о император, пьёшь ты кровь своих христианских подданных!" Но, на моё счастье, была вокруг него густая толпа, так что не доискались, кто это крикнул. А не то бы мне не сносить головы. Но я…
Тут вдруг он вскочил и, ни слова не сказав Ивашке, перебежал через площадь и схватил своей клешнёй полу плаща какого-то прохожего. Правая рука Прокопа будто невольно дёрнулась, согнулась в локте и протянулась вперёд ладонью кверху. Прохожий засмеялся, хлопнул его по плечу, и они вместе ушли. Пёс Махмут встрепенулся и, прихрамывая, побежал вслед за хозяином.
Ивашка ещё посидел на скамье, дожидаясь возвращения Прокопа, но не дождался и побрёл домой.
ОЛЬГА ГУРЬЯН
Leave a comment