луга пламенели разнотравьем. Все бабочки и мотыльки, все жуки и стрекозы, все пчёлы и шмели, все кузнечики и златоглазки ликовали под солнцем.
Вдруг Конь стал и ударил копытом оземь.
Луг, окружённый невысоким лесом, был влажный, торфянистый. Посреди луга стояла старая, почерневшая копна сена. Вокруг этой копны, бормоча и вскрикивая, согнувшись в три погибели, кружила бабка Завидуха и огарком лучины чертила колдовские круги. Бабка Завидуха была столь увлечена своим делом, что даже Белого Коня не увидела. Копна сена шевелилась, корчилась, что-то взвизгивало, взрыдывало. Едва концы третьего круга соединились, из копны вышли Серые. Кто они такие, Даша не знала. Рассмотреть хорошенько их было нельзя. Какие-то плоские, зыбкие, прерывистые, словно их ребёнок нарисовал.
(- ну, всё. Вот и они. - germiones_muzh.)
— Ребята-бесенята, козлы и поросята, курята и маслята, улитки и ужи, служите мне несвято, служите, как свинята, не то я вас лопатой, метлою — от души! Шшш! Шшш! Шиш! — пискливым, дребезжащим голосом вскричала бабка Завидуха, и Серые кланялись, становились перед ней на голову, падали на бок.
— Ты — наша повелительница! — верещали они тонкими голосами! — Укажи, кого нам съесть, на кого болезнь навесть.
— Ребята! — Глаза у бабки Завидухи стали зелёными, как у кошки. — Разберите избу Никудинову по брёвнышку. Поймайте его внучку, задайте внучке взбучку! Но главное — словите да приведите Белого Коня, Белого-Пребелого, белей которого не бывает.
Повернулись Завидухины ребята к Завидухе спиной и стали перед Дашей и Белым её Конем, как стена, мордами разрисованная.
— Вот они! — завопила Завидуха. — Цапай их! Цапай!
Серая, с перекошенными мордами стена заструилась, поплыла, беря Коня и всадницу в кольцо.
Ивень заржал, встал на дыбы, скакнул!.. И Даша очутилась среди облаков. То были белые громады, и Белый Конь повел их за собою на серую мглу. Мгла стлалась навстречу серым ненастьем. В серых сумерках, словно боевые трубы, завывали пронизывающие до костей ветры. Это был враждебный Златоборью мир, и звуки он рождал враждебные. Даша оглянулась и увидела: из белых громад хлынули свето-ярые лучи. Ослепительно Белое воинство сошлось грудь в грудь с Серым нашествием, небо от неистового напора и противостояния брызнуло звёздами. Белый Конь изогнул шею по-лебединому, скакнул, как стрела с тетивы. Со всех четырёх его копыт сорвались молнии и ударили в самую жуть, где у Серых вместо сердца ворохтался клубок змей. Серое вспыхнуло малиновым, лопнуло, засвистало, и Даша очутилась на лугу перед копной прошлогоднего сена. Глянула в небо — ни единого серого пятнышка, а белая громада далеко на горизонте.
Бабка Завидуха улыбалась жалкой улыбкой и ещё более жалко кланялась.
— Какой коняшка хороший! — приговаривала она, подходя всё ближе и ближе. — Дедушкина внучка, дозволь хоть за уздечку подержаться. (- нивкоем случае. Сказок чтоль нечитала? – germiones_muzh.)
Даша удивилась просьбе. Правду сказать, после небесного сражения она в себя не успела прийти. Да и Завидуха была уж такая немощная… Завидуха подошла совсем близко и вдруг удивилась:
— А что это у тебя под мышкой?
Под мышкой у Даши была полынь от нечистой силы. Даша покраснела: одно дело, когда никто не видит златоборских затей, и совсем другое, когда ты на людях…
— Это просто так, — сказала Даша неправду, одновременно бросая полынь наземь. (- ну ты лохушка!! Чо, всё за тебя другие делать будут??? Не стыдно перед смертью-то? Спалила лошадку, засранка. – germiones_muzh.) И тотчас — храп коня, звериные глаза, морды, несчастье…
Один волк держал Белого Коня за горло, два других схватили Дашу за ноги. Четвертый волк вцепился Коню в хвост. Пятый вскочил на круп, шестой подлез под брюхо, а седьмой, самый огромный, с кровавой пастью и белыми глазами, сидел на копне и смеялся над глупой девчонкой.
Даша попыталась вспомнить заклятье, которому ее научил дедушка, и не вспомнила. Ни словечка!
— Мы пропали! — сорвалось с Дашиного языка. (- это точно. – germiones_muzh.)
— Пропали, — сказал волк на копне человеческим голосом.
И тогда Даша закричала что было сил:
— Никудин Ниоткудович! Дее-дуууу-шкаа!
— Ха-ха! — сказал волк. — Отдавай Коня, не то и тебя сожрём.
— Де-дуу-шка! — снова закричала Даша, и вдруг волки брызнули в стороны, как мыши. Раздался посвист крыльев, стрекот сороки.
То мчалась по небу стая гусей. Бежал Никудин Ниоткудович и грозно размахивал Актом о нарушении в заповедной зоне.
Волки-мыши юркнули под копну. Бабка Завидуха, оседлала палку и стремглав умчалась за Певун-ручей.
НОЙ СОЛОМОНОВИЧ
Сияющий самовар распевал на столе коротенькие, как медвежий хвостик, песенки, и дедушка чаёвничал с незнакомым, удивительно кудрявым человеком. Кудрявые волосы стояли дыбом, кудрявая борода пыхала во все стороны, и только тонкие усы вьюнками загибались в правильные колечки.
Человек дул в блюдечко и болтал под столом одной ногой.
— Никудин Ниоткудович! — говорил он шёпотом и, кажется, страшно сокрушаясь. — Никудин Ниоткудович! Ваша сорокакопытица — увы! — не плод природы, народного воображения или, наконец, учёного разума. Увы! Увы! Это плод учёного кощунства. Ваша свинья — мутант. И я, получив телеграмму, прежде всего обзавёлся радиационным счётчиком. От догадок — к делу. Вопрос первый: откуда сие существо могло забрести в Златоборье?
Лесник вздохнул.
— Говорил тут один: из-за болот пришла, из-за трясин, из Проклятого леса.
— Вот видите! Из Проклятого леса… Уже кое-что! А кто он — источник информации?
— Да так… — замялся лесник. — В общем, верить можно.
— До Проклятого леса далеко?
— Честно скажу, за болота хаживал в детстве, ещё с дедушкой. Провести, однако, проведу.
— Без вас, Никудин Ниоткудович, я и в трёх соснах заблужусь… Здравствуйте, синеглазка! — воскликнул Ной Соломонович, увидев, что Даша проснулась.
И весело схлебнул чай до донышка.
— Не чччавкать! Не ччавкать! — завопил Дразнила, присаживаясь на подоконник.
— Я не чавкал, а хлебал! — задиристо возразил Ной Соломонович и вышел за дверь, оставив Дразнилу с носом и с приготовленной на язычке дразнилкой.
— Гаррражаанин! — рявкнул скворец, потому что и впрямь обиделся: говорящему скворцу положено удивляться. Много ли их на белом свете, говорящих скворцов?
— Даша! — окликнул внучку дедушка: — Ты вот что, милая…
Никудин Ниоткудович озабоченно чесал макушку и покусывал ус.
— Я погляжу и за бором, и за хозяйством. (- уж ты блин присмотришь! Деда будут ждать руины: здравствуй, ужас... - germiones_muzh.) Только скажи, когда ждать обратно.
— Ты уж и впрямь похозяйствуй, — обрадовался Никудин Ниоткудович. — Тут только ещё одна запятая. К Велимиру Велимировичу нынче приезжает мальчишка, сын учёных лесоводов. Теперь не знаю, как и быть. Ведь он тяжеловоспитуемый.
— Дедушка! Я за ним на Ивене съезжу.
— Привезти привезёшь, а ну как он тебя обижать станет? Помыкать, капризничать… Безобразить.
— Дедушка, а мои друзья? Проша, Сеня, Гуня… Ты сам в Проклятом лесу поосторожней ходи.
— Да уж поостерегусь, Даша. Мне бы только Ноя Соломоныча удержать. Рисковая голова!
Тут дедушка поцеловал внучку троекратно и стал собираться в дорогу.
Старшие — за болото, за тайной, младшая — в Старорусское лесничество, за гостем. Дразнила — и тот взгрустнул. Сидел на приступочке скворечника и чвиркал по-воробьиному…
ВЛАДИСЛАВ БАХРЕВСКИЙ