Но они не в силах были загасить пожар в горах: все время тлеют искры, зароненные Хуаресом (- Бенито Пабло. 18060 - 1872. Президент - мексиканский «Джордж Вашингтон». – germiones_muzh.). После конфискации имущества церкви последовала регламентация культа, а теперь наступил черед упорядочения воспитания наших детей. Но жалкие, рахитичные реформы лишь подливают масла в огонь, и мятеж вспыхивает ярким пламенем. Церковь, чувствующая, что теряет свою власть над людьми, обнажает свое оружие. Закрыли двери нескольких церквей для того, чтобы в темных уголках и приходских церквушках твердить, что еретики из правительства приказывают закрывать храмы. Усатые монахи благославляют мятеж, вешают наивным людям ладанки, продают индульгенции и пропуска на тот свет для тех, кто умрет во славу божию, защищая веру:
— Когда попадешь на небо, позовешь сеньора Сан Педро (- апостола Петра. – germiones_muzh.) и покажешь эту бумагу от меня, и готово — тебе откроют райские врата.
— Да ну?
— Конечно же. Ты усомнился в вере?
— Нет! Никогда!
— Ну, так чего ж ты…
— А ну, отче, давайте, давайте вашу бумагу.
Остерегающиеся правительства влиятельные касики — метисы, извечные союзники церкви, толкают молодежь в пламя пожара:
— Не худо бы подняться на защиту веры. Вы слышали, о чем говорил падре во время проповеди?
— Да, хозяин.
Подстрекаемые в исповедальнях бабы шипят повсюду: когда пекут хлеб, и готовят обед, и когда болтают на базарной площади, и даже во время любовных свиданий:
— Масоны из правительства преследуют веру… Какой же ты мужчина, если не дашь им сдачи…
— А что ты не идешь в горы, чтобы защищать твоих детей и твою веру? Убирайся из поселка!
— А горы для чего? Осени меня святой Сантьяго! Конечно, по-твоему, лучше жить и умирать без бога!
И крестьянин из Альтос, сутулый, мужественный, великодушный, настораживается, хватает ружье, наполняет флягу, вскакивает на коня — и вот уже кричит:
— Да здравствует Христос, наш король!
— Да здравствует Верховное правительство!
— Поможем ему немного!
— Зададим им!
И бросается проклятый в рукопашную схватку.
До нас долетает весть о Падре де Вега, снимающем головы с плеч даже у кукол. Галопом скачут жаждущие отпущения грехов в заломленных сомбреро, в пончо, с гибким мачете. Рамон то брюзжит, как иконоборец, то впадает в монашеский экстаз. В нем перемешалась и бурлит кровь двух рас. Индейцы, когда узнают о том, что религиозная истерия поднялась в горах, уродуя души и тела, презрительно пожимают плечами — к чему это? У них есть все: земля, солнце и дождь!
Метисы заискивают перед мятежниками, идут на компромиссы и выжидают, чем все это кончится.
Бродит в горах мятеж. Со всех сторон стекаются испуганные братья-коры, рассказывают о своих бедах:
— Мне преградили дорогу синие, когда я гнал скот. Я прыгнул в овраг, чтобы спасти свою шкуру, а они угнали мой скот.
— Я шел по гребню Лa-Пульги, когда меня захватили правительственные войска и стали пытать, чтобы выведать, не шпион ли я.
Хервасио покачивает головой, не зная, что ответить. Наконец советует:
— Оставайтесь здесь. Спрячьтесь до конца мятежа.
Оставшись наедине с нами, он с горечью жалуется:
— Вот так. Мы, индейцы, оказались меж двух огней, наши ряды редеют, и мы не знаем, за что нас убивают и почему.
Как загнанные охотниками звери, индейцы прячутся на дне ущелий, карабкаются на растущие по склонам сосны, забираются в пещеры и ждут, когда пройдет мимо цепь стрелков. Если один из них падает, сраженный врагом, то притаившийся индеец хватает ружье, прицеливается и стреляет до тех пор, пока не кончатся патроны. В кого стрелять — безразлично. Затем прячет оружие…
— Да, это так, — говорит Хервасио. — Для нас что регулярные войска, что мятежники — все равно.
— Да, — отрезает Рамон, — потому что индеец это бык меж двух оглобель.
Хервасио поражен, что Рамон понимает его и продолжает:
— Они разделились на две партии, чтобы воевать между собой, а нас используют как приманку… Поэтому мы остерегаемся и тех и других, мы всегда в проигрыше.
Из Хесус-Марии прибыли беженцы. В это селение вошли мятежники и опустошили его: вырезали крестьян и изнасиловали девушек, ограбили амбары. Учителю отрезали уши. Потом селение заняли правительственные войска и снова залили его кровью:
— Долой воинов христовых!
— Долой евреев!
Приехал раненый Леон Контрерас — начальник сельской обороны в Хесус-Марии. Из его шестидесяти парней в живых осталось только четверо.
— Я устал и измучен. На братьев-индейцев больно смотреть. Мы позвали их в поселок, чтобы они сражались вместе с нами. Они храбры в бою и знают, что на синих надежды мало. Их семьи голодали, они рисковали посевами и скотом. Когда вернулись домой, раненые и измученные походной жизнью, их жены и дочери оказались обесчещенными. Не пощадили никого, даже старух. Мы запасаемся лепешками и кукурузной мукой — нужно продержаться в горах как можно дольше.
Горе согнуло Леона Контрераса. Он рыдает по-мужски, без гримас и жестикуляции. Его глаза блестят от слез, а голос дрожит от ненависти.
Рамон — житель побережья — говорит:
— Одни сбрасывают и чистят кокосовые орехи, а другие пьют сок.
— И даже хуже того, — вставляет слушавший рассказ Контрераса Торибио. — Они теперь захотели разоружить ребят. Но лучше сразу отрубить им головы или расстрелять, чем отнимать оружие. Впрочем, пока они требуют коров, овец и кукурузу.
— Да у нас ничего нет, — стонет Леон. — Мы все отдали Майору. А если ему нужно оружие, пусть приходит поищет…
Несмотря на крайнюю усталость, четверо уцелевших при обороне горят желанием сохранить свои ружья. Они твердо произносят:
— Пусть возьмет!
Запыхавшись, прибежали наблюдатели, посланные на вершину горы.
— Со стороны Гуакамайс движутся правительственные войска. С другой стороны видны отряды синих, они тоже движутся к нам. Скорее всего стычка произойдет здесь, у выхода на плоскогорье.
Поднимается невообразимый гомон. Одни хотят сражаться с правительственными войсками, другие с мятежниками. Понять ничего невозможно. Хервасио вынужден вмешаться, прибегнув к своему авторитету. Наконец отряд сформирован, и мы выходим группами по два, три человека в направлении оврага Агути. Мы скрываемся за камнями и деревьями от дозорных лазутчиков обеих сторон. Там, в овраге Агути, разбиваем лагерь, поджидая противника. Счастливый обладатель ружья — Торибио Воттена наводит последний блеск на ружье и бормочет проклятия, в которые вкладывает всю свою ненависть.
Овраг Агути — огромная впадина, заросшая высокой травой, — вдоль извилистого ручейка спускается к подножию Пещерной горы. Деревья растут только на склонах гор, словно взятые в плен сплетением лиан, зарослями высокой жесткой травы и колючим шпажником. Эта местность изобилует пещерами, и поэтому ее назвали Агути. Если в дождливое время года посмотреть с гор в долину, она кажется огромной плантацией сахарного тростника. Зимой она похожа на щетинистое растрепанное жнивье, настолько высокое, что, вероятно, скрыло бы с головой всадника, если бы сюда смогла пройти лошадь.
Все исцарапанные, мы пробираемся наконец в пещеры, чтобы выждать, пока уйдет от нас пламя мятежа.
Торибио Воттена чистит ствол ружья, изредка приговаривая:
— Кто знает, может, когда-нибудь пригодится…
А из свинцового неба — нескончаемый дождь.
МИГЕЛЬ АНХЕЛЬ МЕНЕНДЕС (1904 - 1982. мексиканец, поэт, писатель и общественный деятель). "НАЙЯР"