Вскоре мы скрылись за деревьями, но на душе легче не стало.
Рамон, хотя я его ни о чем не спрашивал, пояснил:
— Мне чертовски хотелось повидаться с сыном. Дьявол сыграл со мной злую шутку: когда я отправился разыскивать тебя, встретился с Червяком и не смог сдержаться.
С трудом прокладываем дорогу в непроходимых зарослях мангровых. Отталкиваясь шестами на мелководье, а на глубоких местах работая веслами, мы медленно скользим под ветвями, нависшими так, словно они собираются схватить нас. Душные объятия полузатопленного леса, гигантская паутина лиан, завалы и заслоны из ветвей и стволов на каждом шагу. Но под ударами мачете сельва покоряется, отступает. Так обретают свободу.
Иногда мы можем подняться во весь рост, но тотчас же снова вынуждены пригнуться до самых бортов.
Протока Асадеро!.. Река Сантьяго!.. Госпожа и повелительница широкой поймы, водопады — пульс твоей жизни, ты то разворачиваешь, то свертываешь кружева пены, ты стираешь с лица земли живописные уголки или же их орошаешь, то разделяешь, то своевольно соединяешь вновь, плавно и величественно выносишь к морю свои воды.
Река Сантьяго!.. Крестьянин, обитающий на твоих берегах, в радости или горе всегда поет. Он берет свои напевы из журчания твоих вод, поет всегда вместе с тобой: и когда запрягает упряжку, и когда, подгоняя мулов, возвращается с поля. Поэтому и трудно определить по его виду, счастлив он или нет. Но когда он валится в изнеможении на пол и засыпает, ему начинает сниться его жизнь, и тогда он не может сдержаться и рыдает во сне, ибо днем стыдно плакать, стыдно перед тобой, река Сантьяго, госпожа и повелительница, пенистая во гневе, орошающая пашни, которые он засеял песнями под нежное журчание твоих вод.
А вот и холм Креста!.. В его колючих кустарниках находят приют те, кто спасается бегством от разбушевавшейся стихии, когда воды реки хватают свои жертвы, смывают посевы и разрушают селения.
Холм Креста! Мы должны полюбить твои скалы, твои доступные утесы, спасающие объятых ужасом животных, бегущих в панике людей, кричащих и лязгающих от страха зубами, ибо наводнение грозит гибелью всем. И ревут в едином страхе детеныши людские и звериные: коров и женщин, лошадей и собак. Но ты не подвластен этому смятению. Твоим скалистым уступам знакомы картины отчаяния и радости. Река может внезапно превратиться в море грязи, заливающее и посевы, и селения. Но грязь не только предает людей, но и спасает их, отнимает и дает, обещает и не выполняет обещанного.
Ил это саван. Кто может предполагать это?
Видел ли ты когда-нибудь, как твои родители, братья, твой скот погружаются в воду, которая внезапно поднялась и превратилась в густую жижу, состоящую из твоей собственной земли? Если б ты видел это! Люди борются, бьются, как обреченные на вечные муки грешники. Прежде всего они хотят спасти дом, вернее, клочок земли, на котором его построили, — все свои надежды. Бесполезно. Затем бросаются к животным, которых уносит глухая к мольбам и проклятиям вода. Морды искажены ужасом. Люди беспорядочно мечутся и вдруг неожиданно понимают, что невозможно ничего спасти:
— Сюда, мама!
— Сюда, сынок мой!..
— Туда нельзя!
— А туда тоже!
— Боже мой, боже мой!
— Неужели бог не видит нас?
— Держитесь!
Бог — лишь дощечка, беспомощно плавающая по волнам, когда реки Сантьяго, Сан-Педро, Гуаристемба, Бехуко, Росаморада ломают все преграды и перемешивают землю всех полей до тех пор, пока не разольются до самого горизонта. На этом фоне и разворачивается трагедия тех, кто пожелал жить и умереть на илистых берегах.
Жить! Знаешь ли ты, что это означает здесь иногда? Плавать днем и ночью на стволе кактуса, уцепившись за его шипы, страдая от укусов ужасных термитов и чувствуя, что кровь понемногу превращается в ил. Ил реки Сантьяго, святой земли нашей. Жить! Знаешь ли ты, что это такое? Это песня над твоей, тысячу раз твоей землей, потому что она полита твоей кровью.
— А потом приходит богач и отнимает ее у нас, — говорит Рамон.
— Вот ему! — отвечаю я, показывая кукиш.
Рамон работает шестом, стараясь плыть вдоль берега, избегая фарватера. Это облегчает подъем вверх по реке. Впереди показалась отмель. На ней растянулись большие зеленые крокодилы, пепельные кайманы с открытой пастью, греющиеся на солнце. Они похожи на выброшенные волнами стволы деревьев. Заметив нас, они поднимают, как скорпионы, хвосты вверх, бегут к воде и ныряют. Здесь водятся кайманы-гастрономы. Они — настоящие разбойники: хватают свиней, а иногда и женщин, стирающих белье. И тогда крестьяне мстят кайманам: подкарауливают самку, когда она после встречи с самцом лежит брюхом вверх, вялая, беззащитная.
На берегах — колючие кустарники, ивы, цапли, черепахи. Возле излучины дель Чорро — межи полей, они протянулись от реки к сельве.
Сейчас март, и кое-где цветет ранняя фасоль. По тропинкам вдоль кукурузных полей с песнями возвращаются домой крестьяне. В мае все будет убрано.
Урожай — это чудо природы, буйные побеги на щедрой земле, желающей продолжения рода человеческого. На крохотные участки земли, слегка поцарапанные деревянным плугом, в который запряжены тощие быки, стоит бросить любое семя, и, смотри, оно уже проросло и побеги цветут. Урожай крестьянин продает раньше чем сожнет первый сноп, по той цене, какую ему пожелают дать, ибо если он не согласится, то не засеет участок вновь, а если не засеет — будет голодать.
Река становится узкой и мелководной. Здесь она разделяется на два рукава, омывающие небольшой островок. Чтобы немного размяться, мы вытаскиваем лодку на прибрежный песок и с жадностью съедаем брызжущую соком сердцевину арбуза. Пока катится колесница солнца, отдыхаем у брода Гуазима. Ночью продолжаем путь.
Когда показались поля Ла Тросады, мы вытащили лодку на берег около устья двух больших протоков, образовавшихся после недавно прошедших дождей, и вошли в селение Паночи. Очевидно, здесь была вечеринка или праздник — доносилась музыка. Вскоре мы увидели и музыкантов, окруженных девушками. Контрабас, аккордеон и скрипки сплели свои мелодии с бренчанием шестиструнной крестьянской гитары. Все танцевали. Нас сразу же заметили и подозвали:
— Подходите к нам, хотя все уже выпили. Что скажете?
— Нам нужно идти дальше.
— Значит, вы голодны — вот лепешки.
Крестьяне празднуют открытие сельской школы. Наконец-то они могут иметь школу. Учительница молода и красива; она с открытой душой идет навстречу страстному желанию людей побережья — научиться читать. Стоящее дело! Буквы, знаки препинания — это те западни культуры, в которые неизбежно попадались эти люди в течение многих лет. Теперь даже в отдаленных уголках начинают учиться грамоте. Приятно смотреть, как крестьяне большими неровными буквами выводят заветное слово: равенство.
В доме Качуа, сельского старосты — отца и брата всех крестьян, за грубо сколоченным столом, где живой светлячок керосиновой лампы освещает лица, сидят крестьяне. Они слушают Педро, с гитарой в руках поющего балладу о своем отце.
У Педро — сына героя баллады — мощный голос. Он поет старательно и громко, воздавая хвалу своему отцу. Керосиновая лампа освещает крестьянские лица, блестящие глаза. В черных зрачках певца вспыхивают грозные молнии горделивой отваги. Можно подумать, что они угрожают насильнику Мартину Гавика, черт бы его подрал. Непринужденно, под аплодисменты собравшихся Педро продолжает бренчать на гитаре и переходит к другому сюжету.
Снаружи, на освещенном луной дворике, раздаются песни, льются самые разные мелодии и выделывают замысловатые антраша танцоры.
— Качуа, нам нужны лошади, — обращаемся мы к старосте. — Тебе мы оставим свою лодку.
— Хорошо, ребята.
— Но немедленно.
— Вы так спешите?
— Сам видишь.
— Куда?
— В Сантьяго (- Сантьяго Искуинтла на реке Сантьяго. – germiones_muzh.)
Через несколько минут лошади готовы. Мы покидаем гостеприимных крестьян. Они радостны и счастливы, они имеют теперь новую школу, на белом фронтоне которой написано: «ЭМИЛИАНО САПАТА» (- вождь партизанских отрядов в мексиканской революции 1910 – 1917. – germiones_muzh.).
Мы делаем вид, что направляемся в сторону Сантьяго. Но как только минуем последние дома поселка, поворачиваем налево, к Сентиспаку. Вскоре вступаем в заросли палапара, в дикую сельву, по которой ночью не бродят даже боги. У страха глаза велики. Лошади дрожат, отказываясь входить в лес. Но это необходимо. Здесь, в заливаемой приливом низине Отатес, мы должны запутать свои следы, и тогда словно родимся заново.
МИГЕЛЬ АНХЕЛЬ МЕНЕНДЕС (1904 - 1982. мексиканец, поэт, писатель и общественный деятель). "НАЙЯР"