Шняка вся была разделена перегородками на «чердаки» – ящики для дров, пресной воды и для рыбы. Две «заборницы» (- отгороженные «банки» - germiones_muzh.), на носу и на корме, сверху были покрыты настилом. В них рыбаки отдыхали и прятались от дождя. В носовой заборнице, где сквозь щели дул ветер и тянуло сквозняком, помещались мы. Лежим в рваной одежде и дрожим от холода. А у хозяина заборница на корме глухая, хоть тесно ему, да тепло. Хозяин толст очень, спустит ноги в люк, еле пропихнется, лежит и пыхтит.
Через пять часов стали тянуть ярус. Я стою, крючки глушу. Мальчишка маленький, руки мерзнут, холодно в море. Заплакал, слезы бегут. Хозяин хлестнул меня по глазам мокрой рукавицей. Я еще больше заплакал. Обидно: холодно, мокрый весь, море качает, я и так еле жив, работать трудно, да еще бьют.
Приехали с моря, привезли рыбы пудов пятьдесят. Хозяин с тяглецом стали рыбу шкерить, а казак (- по-поморски, наемный работник. – germiones_muzh.) снасть отвивать. Меня толкнули на брюгу (- пристань. - germiones_muzh.), заставили уху варить из свежей рыбы.
Вымыл я рыбу в морской воде, положил в котел, разживил огня и стал подкладывать в камин дров. Соли положил немного, чтобы солоно не было, как в пословице говорится: «Недосол на столе, а пересол на спине». Уха закипела, я сейчас же снял с нее пену и положил в нее балки – мелко нарубленную тресковую печень. Уху варить научил меня казак.
Пока я варил, хозяин и остальные рыбаки спали в теплом стану. Когда уха сварилась, я разбудил их. Все сели обедать. Наложили полную миску крошонок. Хлеб ожирел в ухе, противно есть. К чаю Иван Максимович дал мне одну сушку:
– Ешь, Васька, хорошо будешь работать, буду давать не по одной сушке.
Сами съели по семи штук, а мне одну дали. Они едят, а я слюни глотаю.
После обеда я пошел мыть посуду и чистить чайник. Мою посуду на берегу, вдруг мне в тарелку прилетел камень, тарелка – вдребезги. Вскочил я с колен, взглянул назад и вижу: от меня бежит зуек из соседнего стана – Васька Лихой. На одном глазу у него бельмо было. Парнишка озорной. Такой уж он был – каждого зацепит. Хозяин его сильно обижал, вот Васька на всех и срывал обиду.
Увидал хозяин разбитую тарелку и давай меня ругать:
– Ты разбил, сукин сын?
– Я, дяденька.
Что больше скажешь? Он вытянул меня по спине веревкой, я кувырнулся. Убежал за брюгу, сижу там и плачу. Подошел ко мне Дядя Флотский, тяглец из артели, где Васька Лихой был зуем.
– Чего, зуй, ревешь?
А я ему не отвечаю, продолжаю плакать. Он опять ко мне пристает:
– Брось реветь, я тебе говорю! А то вот я еще тебе прибавлю. Не у мамки на печке.
Дядя Флотский всегда за дело, не за дело обижал маленьких зуев. Особенно доставалось от него Ваське Лихому. Я испугался и перестал плакать.
Сел он невдалеке от меня, спустил кальсоны и давай вшей бить. Бьет Дядя Флотский вшей и трубку курит. А Васька Лихой опять тут. С берега как пустит камень в Дядю Флотского, и попал ему в трубку. Трубка разбилась, только мундштук у того в зубах остался.
Дядя Флотский заметил Лихого, надернул кальсоны и за ним. Поймал он Ваську и давай его ремнем стегать. Так бил, что парнишка встать не мог. После этого я долго не видел, чтобы Васька кидался камнями, а потом он еще пуще озорничать начал…
ВАСИЛИЙ ЕВТЮКОВ. В ЗУЯХ