— Как это неприлично! Взять, не спросясь. Еще изомнут, запачкают! Кто это? — говорит она вслух. — Противные!
Она ведет свой класс, как-то особенно крепко ступая ногами и потряхивая корпусом, лицо ее дышит досадой, зеленовато-серые, на выкате, глаза, расширенные ноздри и учащенное дыхание ясно говорят о ее раздражении. Проходя по классам старших, она ищет глазами, не попадется ли ей нарушительница приличия и ее спокойствия, но нигде ничего не видит. «Кто бы это был? — думает она. — Задам же я ей! Бессовестные!»
— Préparez vos cahiers! Нюта, voici la clef! Mets tout en ordre! (- Приготовьте ваши тетради! Нюта, вот ключ! Приведите всё в порядок! – germiones_muzh.) — говорит она, поспешно выходя из класса.
Досада на того, кто взял ее работу, и страх, что теперь, когда она ради такого крайнего случая оставила детей одних, в класс зайдет мадам Адлер и ей достанется, борются в ней.
— Уж отделаю же я ее! — шепчет она про себя. — Mesdames, кто взял мою работу? — спрашивает она не то сердитым, не то взволнованным голосом, входя в ближайший класс и окидывая взором всех сидящих на скамейках воспитанниц.
Воспитанницы переглядываются удивленно и в один голос отвечают:
— Мы не брали!
Бунина бежит в следующий класс, ответ тот же. Щеки ее бледнеют, глаза наполняются слезами, губы дрожат. В последнем классе ей отвечают то же.
Она на минуту останавливается, берется руками за лоб, как бы для того, чтобы собраться с мыслями… В эту минуту отворяется дверь, воспитанницы приподнимаются со своих мест, делают реверансы и садятся.
Бунина слышит движение воспитанниц, приходит в себя, поднимает голову, — учитель уже сидит у кафедры. Нагнув голову и запустив в длинные черные волосы все пять пальцев одной руки, он другой намечает что-то карандашом в открытом перед ним журнале. Бунина испуганно взглядывает в сторону и, увидев пристально смотрящую на нее классную даму, подходит к ней.
— Марья Григорьевна! — говорит она с растерянным видом. — Кто-то унес мою работу, мой платок…
— Plus tard, ma chère, plus tard, la leçon commence (- позже, дорогая, позже, урок начался. – germiones_muzh.), — отвечает классная дама, не слушая ее и отстраняя от себя рукой.
Бунина торопливо выходит из класса, входит в другой, и по мере того как она, переходя из одной комнаты в другую, видит, что урок начался везде, сердце ее сжимается от беспокойства. Страх, что мадам Адлер увидит ее отсутствие в классе и не спустит ей этого, потому что все еще сердится за историю с противной Солнцевой, вытесняет все остальные мысли. В беспокойстве она еще прибавляет шаг и останавливается на одну секунду перед дверью маленького класса, быстро крестится и, чуть шевеля губами, произносит:
— Господи помилуй, Господи помилуй!..
В классе уже сидел священник. Молитва была прочтена, и одна из девочек, стоя на своем месте, бойко отвечала на память выученный урок. Священник, проводя по бороде рукой, мерно поднимал и опускал голову, не спуская глаз с отвечавшей ему девочки.
Бунина тихонько добралась до своего места, села на стул у окна и по привычке окинула глазами всех детей от первой до последней скамейки. Все было в порядке и, главное, обошлось без мадам Адлер.
«Славу Богу! — подумала Бунина и вздохнула с облегчением. — Но куда же он мог деваться? Кто его взял? — она стала припоминать, кто был возле нее, когда она укладывала платок в корзинку. — Не спрашивал ли у меня кто еще прежде, вчера, может быть, позволения взять и показать его кому-нибудь? Нет, наверное никто…Сунут в пюпитр, отвратительные, противные, закапают еще чернилами… Если только они его испортят, я пойду к maman, пожалуюсь».
Бунина не слышала урока, который казался ей особенно скучным и особенно продолжительным в этот день. Она не могла бы повторить ни одного слова, сказанного священником, точно так же как не могла бы сказать, кого священник вызывал, и кто как отвечал.
К следующему уроку пришла Елена Антоновна. Бунина встретила ее на пороге, почему-то вдруг в ее душе мелькнула надежда: «Это Елена Антоновна взяла его, когда шла к себе, верно, кому-нибудь из заехавших знакомых показать».
— Елена Антоновна, мой платок у вас? — спросила она живо.
— Какой платок?
Елена Антоновна с удивлением посмотрела на Бунину. У той, как говорится, упало сердце.
— Моя работа… Мой платок… Я вам показывала его перед гулянием, потом всем показывала.
— Нет, ma chère, я его не брала, — ответила Елена Антоновна.
— Позвольте мне выйти… расспросить… пока… между уроками… Это ужасно!.. — заговорила девушка, все более и более меняясь в лице.
— Mesdames! — сказала она, отворив дверь в ближайший класс. — Ради Бога, что за шутки! Отдайте мне мою работу.
Классная дама, занятая чем-то у шкафа, обернулась, с удивлением и неудовольствием посмотрела на нее и собралась было сделать ей выговор за несвоевременное волнение, но увидев ее меловое лицо, беспокойно бегавшие глаза и бледные, дрожащие губы, обернулась к классу и серьезно сказала:
— Mesdemoiselles, если кто-нибудь из вас выдумал такую шутку, прошу немедленно прекратить ее. Слышите?
— Мы не брали. Мы не думали брать. Мы уж сказали, что не брали! — загудело по классу.
Классная дама повернула голову в сторону Буниной, ее уж не было…
Испуганная, растерянная, с отчаянием в лице и в голосе, она обегала все классы и, получив везде уверение в том, что ее платка никто не брал, потеряла голову и, не думая ни о том, что делает, ни о последствиях, какие может иметь ее поступок, бросилась в комнаты начальницы.
Как раз в это время в приемную из комнат начальницы выходила мадам Адлер. Она несла в руках большую кипу переплетенных книг. При виде испуганной, растерянной пепиньерки она остановилась.
— Qu’y a t’il, ma chère? (- Что случилось, моя дорогая? – germiones_muzh.)
— On m’a volé mon ouvrage, la châle que je préparais pour la comtesse P-ne. Il a été là, au salon. Je l’ai montré déjà achevé. Elles l’ont toutes vu, admiré. Bon Dieu Sauveur! Deux ans d’ouvrage… et parti comme ça d’un coup… Sans trace. Je veux implorer maman (- у меня украли мою работу, шаль, которую я готовила для графини P-ne. Она была здесь, в гостиной. Я показала, что она уже готова. Они все видели ее, восхищались. Господи, Спаситель! Два года работы ... и вдруг пропала ... без следа. Я хочу умолять maman. – germiones_muzh.) — говорила, не помня себя от волнения, девушка.
— Quelle folie, ma chère! (- С ума сошли, дорогая! – germiones_muzh.) — сказала вдруг строго мадам Адлер. — И как могла вам прийти подобная мысль в голову? Беспокоить maman из-за вашей работы! Ведь это дерзость… неслыханная!.. Дерзость, которая не имеет названия. Чему же вы учились здесь столько лет, если не умеете даже прилично вести себя?
Мадам Адлер положила книги на стол, подошла к Буниной и продолжала:
— Какая вы после этого наставница! Вы должны подавать детям пример, а ведете себя хуже последней из них: ни одна из воспитанниц не решилась бы на такую смелость!
Бунина стояла, как громом пораженная.
Мадам Адлер заметила, наконец, отчаянное выражение ее лица и сообразила, что девушка, столько лет пробывшая в заведении и оставленная пепиньеркой за хорошее поведение, не могла так поступить без особенно уважительной причины.
— Успокойтесь, — прибавила она уже ласковее. — Пойдите, выпейте воды и тотчас возвращайтесь сюда. Я вас жду.
Немного успокоенная тем, что мадам Адлер не оставит дела без внимания, Бунина скоро вернулась и рассказала со всеми подробностями, что произошло. Мадам Адлер внимательно выслушала ее.
— Вы наверняка помните, что никто не просил у вас посмотреть работу? И вы никому не обещали дать ее для того, чтобы показать кому-нибудь? Может быть, это было не сегодня, а раньше?
— Никто не просил, никому не давала. Головой ручаюсь, — твердо сказала Бунина.
— Кто складывал с вами платок?
— Феничка Ботановская.
— Не могла ли она положить его куда-нибудь в другое место, не в корзинку?
Неясный луч надежды опять блеснул в душе Буниной.
— Где теперь Ботановская? — спросила мадам Адлер.
— Она сегодня свободна и, верно, работает наверху.
— Бегите наверх, узнайте и возвращайтесь сюда с ответом.
«Господи! Если бы только он был у нее! Да и то, кажется, не я, а она клала его в корзинку… впрочем… Если даже она вынула и унесла его зачем-нибудь, Бог с ней! Только бы уж он нашелся!» — думала Бунина, проходя скорым шагом по коридорам и взбегая по лестницам.
Ботановская поспешила уверить Глашеньку, что никогда бы и не подумала взять чужую вещь, не спросив на то позволения.
Бунина вернулась и упавшим голосом передала инспектрисе слова Ботановской.
Выслушав ответ, мадам Адлер призадумалась.
— Хорошо, — сказала она. — Теперь идите. Я подумаю… И займусь этим, — добавила она.
Когда кончился последний урок, дети по обыкновению убрали книги и тетради и собирались уже становиться в пары, чтобы идти в залу, как пришло распоряжение: всем классам оставаться на местах.
— À vos places! À vos places! (- По местам! – germiones_muzh.) — крикнула Елена Антоновна своим.
Удивленные девочки остановились и, не понимая, в чем дело, в нерешимости посматривали на Елену Антоновну.
— Retournez à vos places! Vite! (- Вернитесь на свои места! Быстро! – germiones_muzh.) — подтвердила она серьезно.
Девочки заняли свои места и, жалуясь друг другу на голод и на утомление, стали строить догадки о причинах сделанного распоряжения и скоро большинством голосов решили, что, верно, приехал кто-нибудь из высоких посетителей.
— Похоже, нечего сказать! — произнесла с насмешкой одна из более догадливых. — В самое время! Так бы и позволили… Посмотрите на себя: кто стоит, кто сидит, все растрепанные…
Не успела она договорить, как в комнату вошла мадам Адлер и остановилась перед классом, в трех шагах от первой скамейки.
Все встали и сделали обычный поклон.
— Дети, — сказала мадам Адлер, пристально всматриваясь в лица детей, — не видел ли кто из вас работу мадемуазель Буниной?
Девочки, переглядываясь, заговорили очень быстро и все вместе:
— Я. И я! Я… Мы, все, много раз! И прежде и сегодня…
— Я не то вас спрашиваю. Мадемуазель Бунина сегодня во время рекреации показывала свою работу, потом положила ее в рабочую корзинку, а там через несколько минут ее не оказалось. Не видел ли кто-нибудь из вас, кто вынул работу или подходил к корзинке?
— Я не видела, я не видела! — заговорили опять все разом, оглядываясь друг на друга.
— Кто-нибудь из вас не трогал ли ее, не переложил ли в другое место?
— Я не трогала, и я, и я не трогала! — загудело в ответ.
— Становитесь в пары. Не берите ничего с собой, ни книг, ни платков, ничего. Выходите, не торопясь, — скомандовала мадам Адлер.
Девочки стали становиться в пары. Мадам Адлер смотрела в лицо каждой из них. Одни шли с любопытством, вопросительно глядя на нее; другие совсем равнодушно; третьи, более нервные, конфузясь и краснея; некоторые весело…
Но все шли настолько спокойно, что заподозрить какую-нибудь из них в том, что она из шалости спрятала платок, не было возможности.
Когда все воспитанницы были уведены в залу, в классах, в коридорах, в спальнях, во всех шкафах, на и под шкафами, везде, где только есть малейшая возможность положить что-нибудь, все было осмотрено, обыскано, — платка нигде не нашли. Залы, сад, лестницы и все углы были осмотрены ранее.
— Это не детская шалость, это воровство, — стали говорить многие.
— Но кто мог его взять? — спрашивали другие. — В залу никто не входил, ни один из служителей, не было ни одной горничной, ни одного постороннего лица. Где искать?
Искали везде и искали тщательно, но все напрасно. Платок исчез как по волшебству.
Бунина заливалась слезами. Глядя на нее, некоторые из маленьких, ее обожательницы, тоже плакали; остальные девочки были как-то сконфужены. Варя была особенно оживлена. Глаза ее горели, щеки пылали румянцем, уши были красны.
Когда после вечерней молитвы воспитанницы становились в пары, к Тане Гроневой, стоявшей на своем месте, подкралась сзади Варя и, закрыв ей своими руками глаза, шепнула что-то на ухо, потом чмокнула ее сначала в одну щеку, потом в другую и, взяв ее за плечи, стала подпрыгивать на одном месте и, смеясь, шептать ей что-то на ухо.
— Солнцева, чему радуешься? — спросил кто-то из девочек с неудовольствием.
А Верочка прибавила с укоризной, как бы в сторону:
— И ей не стыдно. У мадемуазель Буниной такое горе, а она точно бесчувственная, точно не понимает!
— Она радовалась, когда меня секли?! — сказала вдруг особенно громко Варя, подняв голову и глядя на подруг большими, блестящими, злыми глазами. — Она говорила тогда: «Жаль только, что мало!» Ну и я радуюсь теперь и буду радоваться, если она себе ногу сломает, да! — неожиданно закончила она.
Девочки молча и испуганно посмотрели на нее, потом перевели глаза на Бунину, которая продолжала неутешно плакать, и на Елену Антоновну, которая стояла в двух шагах от Солнцевой, и ждали, что они на это скажут, но ни та, ни другая не обернулись.
В дортуарах потом только и разговору было, что о «чудном» платке и его таинственном исчезновении.
Классные дамы, пепиньерки, взрослые воспитанницы, дети — все собирались в кучки, судили, рядили, высказывали свои предположения, расходились и опять собирались. Но все разговоры ни к чему не приводили, ничего не разъясняли, кроме того что платок был так чудно хорош, так дорого стоил, так много было потрачено на него времени, и вдруг в то время, когда он был готов, когда мечты, которые Бунина лелеяла чуть не с первого года поступления своего в заведение, могли наконец осуществиться и прекрасная работа могла быть поднесена через две недели, в праздник Рождества Христова графине П-й, благодетельнице, воспитавшей Глашеньку… он исчез.
Вера Сергеевна, принявшая особенно близко это дело к сердцу, и Елена Антоновна долго совещались и остановились на одном: если это воспитанницы, то не иначе как те, с которыми Бунина имеет дело, то есть ее класс, и потому надо искать только в ее классе и среди детей, которые затаили злобу на Бунину за что-нибудь.
— Знаете, — сказала наконец Вера Сергеевна, — я думаю, есть только одно верное средство: попросить Марину Федоровну (- Милькееву, классную даму Кати, старшей Вариной сестры. - germiones_muzh.) взяться за это дело. Она сумеет и доискаться, и дознаться, и догадаться, если нужно, — и до сознания довести…
ЕЛИЗАВЕТА КОНДРАШОВА (1836 - 1887)