Лето стояло чудесное, теплое. Дожди перепадали изредка и, как на заказ, короткие, только освежавшие воздух и не мешавшие гулять. Зато и пролетело оно как сон.
С первого августа началось поступление новеньких, разговоры, суды и пересуды о них – новый предлог к оживлению! Шестого числа выбеленные, вычищенные, приведенные в строгий порядок классные комнаты, опустевшие на полтора месяца, наполнились опять шумным молодым людом, с гордостью и радостным волнением занимавшим новые места в новых классах. Девочки с любопытством оглядывали конторки, за которыми теперь приходилось весь год сидеть, и старались отыскать в этих конторках какие-нибудь заметки, оставленные прошлогодними их владелицами.
Накануне, перед началом классов (классы начинались 7 августа), Катя попросила мадам Якунину отпустить к ней сестру на весь вечер, и Варя, с радостью проводившая время у старших, шаля и резвясь, перебегала от одной скамейки к другой, вешалась на шею наиболее ласковым девочкам и мешала им заниматься.
– Отстань! – послышался чей-то довольно громкий голос, но Варя, звонко и весело смеясь, продолжала обнимать и тормошить потерявшую терпение воспитанницу.
– Катя, да усмири ты ее! – сказала раскрасневшаяся девочка с растрепанными волосами, подводя к Кате сестру, которой она прикрутила назад руки. – Посмотри, что она со мной сделала! – девочка старалась говорить серьезно и строго смотреть на расшалившуюся Варю.
– Полно, Варя! Полно, посиди смирно. Мне еще надо с тобой поговорить, – начала серьезно Катя, но Варя, высвободив одну руку, обхватила шею сестры и стала ее целовать.
– Говорят тебе – перестань! Не к добру расшалилась! – продолжала Катя, насупив брови. – Сядь тут. Ты знаешь, завтра классы, ты сидишь первой, тебе, весьма вероятно, читать молитву, а ты «Премудрости Наставниче» не повторила, опять спутаешь. (- старинная молитва пред учением: Прему́дрости наста́вниче, и смы́слу да́вче, нему́дрым наказа́телю, и ни́щим защи́тителю, утверди́ и вразуми́ се́рдце мое́, Влады́ко. Ты даждь ми сло́во, еже Отчее единоро́дное сло́во; се бо устна́ма мои́ма не возбраню́, е́же зва́ти Тебе́: Ми́лостиве, поми́луй мя па́дшаго. Аминь! - germiones_muzh.)
– Не повторила, – произнесла смущенно Варя и присмирела. – Да, завтра, – вот скука-то! Только я за молитвенником не пойду теперь, – проговорила она скороговоркой. – Ни за что не пойду. Якунина наверняка ушла к себе, а Бунина, уж конечно, не пустит меня опять сюда. Нет, слуга покорный!
И она, живо вскочив на скамейку, затянула нараспев, кланяясь и протягивая руку:
– Люди добрые, подайте на минуточку молитвенник…
– Огонь! – сказала, улыбнувшись, дежурная дама.
Она встала со своего места, подошла к скамейке, сняла с нее Варю и шепнула ей на ухо:
– Тише, так нельзя, так порядочные девочки не делают, я тебя отправлю в твой класс.
– Не позволяй ей шуметь! – прибавила она серьезно, обратившись к Кате.
Через несколько минут вокруг сестер собралась небольшая группа девочек. Варю сначала заставили повторить и ответить несколько раз молитву, потом стали уговаривать ее вести себя как следует.
Одна из воспитанниц посадила девочку к себе на колени и, как взрослая, переглядываясь с Катей, стала убеждать ее:
– Подумай, разве тебе не будет стыдно, когда тебя станут называть рядом с Илич, этой противной лентяйкой и дерзкой девчонкой, с которой дома все потеряли терпение, отдали сюда на исправление, а она здесь успела уже всем так надоесть, что ее наверняка и отсюда скоро выгонят.
Варя сидела молча, опустив голову и болтая ногами, усердно переплетала пальцы на руках и, по-видимому, равнодушно слушала.
Катя раза два поднимала голову от книги и пристально смотрела на сестру, но Варя не обращала на нее никакого внимания.
– Ты пальцами не играй, а слушай, когда с тобой говорят! – сказала Катя серьезно.
Варя подняла голову и удивленно посмотрела на сестру.
– Ты за что же сердишься? – спросила она.
– Я не сержусь, а говорю тебе дело. И еще вот что я хотела тебе сказать: пожалуйста, не вздумай опять затевать прежние истории. Завтра классы, Варя, смотри, будь умницей, – вдруг заговорила Катя ласково и убедительно. – Постарайся вести себя как должно. Ведь это ужасно, если ты попадешь в mouvais sujets (- негодницы. – germiones_muzh.), а ты непременно попадешь, если будешь по-прежнему затевать разные штуки. Ты думаешь, что хорошо служить на потеху классу? Все смеются… весело… А тебе в голову не приходит, что они над тобой, как над дурой, смеются.
– Вот уж это неправда! – Варя соскочила с колен державшей ее девушки, подошла к сестре и весело начала: – Когда я тогда…
– Хорошо, хорошо! Слышала! И еще тогда говорила тебе, что это гадко, а теперь… Варя, подумай, что бедная мама… Каково ей будет, когда она узнает обо всем?
– О чем «обо всем»? – спросила Варя, задорно подняв голову.
– О том, что ты беспрестанно наказана, что тебя считают mouvais sujet, о том, что ты из доброй, всегда веселой маминой Вари сделалась какой-то чужой плаксой, дерзкой выдумщицей, которую не могут терпеть.
– Неправда! – вспылила Варя и заговорила с сердцем. – Кто меня терпеть не может? Скажи, кто? Кто меня наказывает? Из-за кого я всегда плАчу? Кому я делаю дерзости? Ей только, ей одной, потому что я ненавижу ее, презираю и всегда буду презирать за то, что она злая! – Варя топнула ногой. – За то…
– Злая? Варя, отчего же она не зла с другими, а всегда только с тобой? – перебила ее Катя ласково.
– Отчего? Ты у них спроси, у всех в классе. Оттого, во-первых, что она страшная кусочница, это все знают, а я ей ничего не даю. Во-вторых, еще оттого, что я обожаю не ее и ей не кричу: «Ange, cèleste, beauté! (- Ангел, небесная, прекрасная! – germiones_muzh.)» Не из любви к ней я проглотила тогда целую ложку горчицы с верхом, без хлеба!
Варя вдруг залилась громким смехом.
– Знаешь, – сказала она весело, – я думала тогда, как проглотила, что умру. Из глаз у меня покатились слезы; здесь и здесь, – она показала на горло и провела рукой по груди, – сделалось горячо-горячо, и точно меня задушили… Я вскочила и, не знаю зачем, толкаю Нюту, лезу куда-то с своего места… Они даже перепугались. Да, – сказала она, опять наморщив брови, – если б я только стала ее обожать, отдавать ей свои гостинцы, я бы сейчас, – Варя подняла голову и протянула с ударением, – сразу же сделалась бы не mouvais sujet.
– Что ты городишь? – остановила ее с досадой Катя. – Обожать! Этого еще недоставало! Послушай, Варя, не слушай ты тех девочек, которые учат тебя таким глупостям. Обожать! Не обожать надо, а вести себя так, как ведет себя большинство класса, а не так, как две-три отпетые шалуньи.
– Отпетые шалуньи! – протянула Варя, с неудовольствием мотнув головой. – Отпетые! – повторила она. – Может быть, эти отпетые ку-у-да лучше всех хваленых любимиц!
– Все это может быть, но об этом не тебе, мартышке, судить! – засмеялась девочка, которая держала ее прежде на коленях. – Постой, сядь тут.
Она насильно посадила ее опять к себе.
– Знаешь, – начала она внушительным тоном, – ты отвечай только за себя и не связывайся с шалуньями. Ну, дай слово, что ты в этом году будешь умницей, будешь вести себя, как хорошая девочка. Будешь слушаться. Не будешь дерзко отвечать. Не будешь выдумывать никаких штук… Бедная Катя! – сказала девочка тем жалобным тоном, которым обычно заставляют крошечных детей пожалеть кого-нибудь. – Сколько раз уже она из-за тебя плакала!
Варя серьезно и с жалостью посмотрела на Катю, потом, обняв одной рукой девочку, у которой сидела на коленях, и обхватив другой шею сестры, свела руки и, сжимая крепко обеих, прошептала:
– Ну, хорошо, буду слушаться.
– Даешь слово? – спросила Катя серьезно и, отклонившись, посмотрела на нее.
– Даю, пусть Лёля будет свидетелем! Лёля, слышите, я даю слово: как маму люблю и…
Варя понизила голос и хитро подмигнула, посмотрев в сторону Лёли:
– И как еще кого-то!
– Но помни, ты уже один раз давала слово и не сдержала его, – сказала Катя с укоризной.
– Даю, даю и сдержу теперь, увидишь! – говорила Варя, по-прежнему смеясь.
– Катя! Солнцева! Покажи этой умнице, где Яблоновый хребет. Она до сих пор не надумалась спросить об этом! – сказала громко классная дама, показывая рукой на стоявшую перед ней сконфуженную хорошенькую девочку с томными глазами.
Катя быстро встала, освободилась от объятий сестры, перелезла через скамейку, прошла через класс к карте, висевшей на стене, и, взяв длинную точеную палочку, стала охотно показывать смущенной подруге не только Яблоновый хребет, но и все, что той понадобилось.
Варя хотела было последовать за сестрой и схватила ее за платье.
– Постой, постой, шалунья! – сказала Лёля, поймав ее и насильно усаживая к себе на колени. – Говори, кто это: «еще кого-то»?
– Не скажу!
Варя засмеялась и, откинувшись назад, легла к ней на руки, как маленькое дитя.
– Скажешь, иначе я тебя не отпущу!
Лёля живо скрутила ей руки за спину и стала связывать их носовым платком.
– Пустите, пожалуйста, душка, ангел! Я не могу сказать, ей-Богу, не могу, у нас клятва.
– Пустяки! Говори, а то не отпущу.
Варя стала отбиваться ногами и головой.
– Mesdames, помогите связать ее, – резко повысила голос Лёля.
Две девочки живо подошли, предлагая свои услуги.
– Не надо, не надо! Скажите им, чтобы не трогали! Я скажу, скажу вам одной, право, то есть покажу. Я не могу сказать. Развяжите руки.
– Нет, прежде говори. Я не развяжу.
– Ах, какая вы! – сказала с притворной досадой девочка, которой давно уже хотелось выдать свою тайну и похвастать, что и она, как большая, обожает кого-то. – Вытяните тесемочку от креста. Но вы никому не расскажете? Никому? Честное слово?
– Говорят тебе, никому, – ответила Лёля, исполняя ее желание.
– Теперь снимите ладанку с тесемки, откройте и посмотрите, что там, только чтобы никто-никто не видел.
Лёля сняла ладанку, развязала шнурочек, стягивавший ее, достала из нее аккуратно сложенную маленькую бумажку, развернула, посмотрела: нет ничего. Повернула на другую сторону: тоже чисто.
– Ну что же? – сказала она, слегка хлопнув по носу этой бумажкой. – Там нет ничего!
– Как ничего?! – вскрикнула Варя с неподдельным испугом, быстро вскочив на ноги и силясь развязать и вытянуть руки.
– Подожди, не тяни, больно будет! Я сама тебя развяжу, – сказала Лёля, видя беспокойство, выразившееся на лице Вари.
Она поспешно освободила девочку.
Варя схватила бумажку и стала всматриваться.
– Чуть-чуть видно! Что же это, а было совсем хорошо! – протянула она с сожалением. – Читайте сами, я не могу сказать.
Девочка стала водить пальцем, показывая, где читать.
– Оставь, я сама разберу, – сказала Лёля и, взяв бумажку, стала с трудом разбирать чуть заметные каракули: – «Клянусь вечно любить Л. В. и для нее»… Дальше ничего не видно…
– Вот видите, – Варя с гордостью показала незаживший на руке порез. – Это мы кровью своей писали, – прошептала она Лёле на ухо.
– Дурочки! И кто вас учит таким глупостям? – сказала громко Лёля, поднося к глазам бумажку.
– Тише! Вы дали слово никому не говорить. Это нечестно! – почти крикнула Варя, выхватив бумажку и зажимая Лёле рот своей ладошкой.
– Послушай, Варя, не говорить нельзя. Что за обожание и что значит «обожать»? Скажи, пожалуйста.
– Что это значит, вы лучше меня знаете. – Варя хитрыми, смеющимися глазами посмотрела на нее. – Вы здесь уж три года и не можете этого не знать. Вы тоже кого-нибудь обожаете, конечно, но…
– Что за вздор! – живо перебила ее Лёля. – Никогда, никого! Даю тебе честное слово, что в нашем классе теперь нет ни одной такой дуры. Правда, были у нас три неисправимые до этого года, но и они образумились, слава Богу. Когда мы были такими маленькими, как вы, мадемуазель Милькеева сказала нам, что это глупо, гадко, и показала, как смешно это забегание перед любимым предметом, это покашливание, подталкивание друг друга, чтобы обратить внимание «предмета» на кого следует, это выкрикивание разных глупостей «ему» вслед, и как неприличны эти подношения гостинцев. Фи! – поморщилась Лёля с гадливостью. – Постой, я тебе покажу это на ком-нибудь, и когда ты посмотришь со стороны, ты сама поймешь, как это глупо, и бросишь…
– Ни-ни-ни! – перебила ее Варя. – Не брошу ни за что! И не могу, даже если бы хотела. Я подписала клятву, и посмотрите, – сказала она, спуская лиф с плеча.
Лёля нагнулась и увидела на ее руке, пониже плеча, две отчетливо наколотые буквы: «Л. В.»
– Ай-яй-яй! – только и сказала она, покачав головой.
– Вы не скажете Кате? Нет? Вы дали слово, душка. Не забудьте.
В эту минуту раздался звонок. Все, как это повторялось из года в год каждый день, всполошились, засуетились и, не думая ни о чем другом, второпях стали убирать в конторки лежавшие перед ними книги и тетради. Лёля вызвалась проводить Варю до ее класса и, исполнив это, почти бегом возвратилась назад и едва успела занять свое место в стройном ряду подруг, уже двинувшихся в столовую…
ЕЛИЗАВЕТА КОНДРАШОВА (1836 – 1887)