уже шесть дней мы в открытом море. Ветер сильный, волны злые. Пирога идет, сильно накренившись на правый бок, обшивкой вровень с водой. Мы отливаем воду тыквенными бутылками...
Стронг нам нравится все больше и больше. С трубкой в зубах он управляет всем, -- парусом и отмелями. Мы взлетаем на волны, стремглав падаем с них, ни разу не сбившись с дороги.
"Налегайте, налегайте. Святая Цецилия! Напирайте. Зажги мою трубку, Калабриец".
Вот Анруаг, одна из гигантских рек, в которой есть золотоносные жилы. Мы видим, как ее желтая вода сливается с морем. Неподалеку -- бухта. Стронг направляет туда пирогу, останавливает и бросает якорь.
"А теперь Стронг пойдет ловит рыбу",-- говорит он, доставая со дна пироги удочку. Через полчаса двадцать рыб-челюстников бьются в пироге.
Хорошая это штука, -- челюстник.-- Так называли мы начальника каторги. У него были глаза такие же, как у этой рыбы, -- они как бы находились вне лица. Но рыба много лучше начальника.
"Сейчас надо приняться за стряпню", -- заявил Стронг. Он зажег грелку...
"Эта бухта, -- сказал негр, -- называется "бухтой ссыльных". Вы об этом не знали? Я, черный, познакомлю вас белых, с окрестной географией".
Не переставая есть, он стал рассказывать.
"Когда я был маленьким, совсем маленьким ребенком, я бывал там со взрослыми, которые тогда делали то же, что я делаю теперь, -- переправляли беглецов. Вы, белые, еще не родились тогда не только для каторги, но и для ваших родителей. Взрослые оставляли здесь каторжан, говоря: -- "Ну, друзья, ступайте в воду!" -- Каторжане вылезали из пироги, пирога уходила, и они подыхали в иле. Только самые сильные, самые мужественные спасались, достигая вон той вершины. Они первыми стали рубить розовое дерево и искать золото в Анруаге. Я был тогда малышом, совсем маленьким..."
Мы смотрели на Стронга. Он понял нашу мысль и сказал:
"За то время люди изменились..."
Он поднял якорь. Мы сели на весла. Через четыре часа, указывая пальцем на вершину горы, Стронг сказал: "Денежная гора".
"Денежная гора? Я ее знаю",-- сказал я сам себе.
Я тоже был тогда совсем малышом. Я шел в Нанси по поручению моей матери. Она всегда говорила мне:-- "Купи кофе "Денежной горы". Это -- самый лучший сорт".-- И вот она -- эта "Денежная гора". Такая далекая и такая близкая. В то время кофе возделывали иезуиты.
"Давно уже на горе нет никакого кофе, -- сказал Стронг.-- На ней можно найти бронзу, лес, лианы, сорные травы..."
Море бесконечно. Идет дождь. Мы пересекаем страшное место. Стронг великолепно управляет. Луи Нис и Калабриец выкачивают воду из пироги, Жан-Мари -- за рулем. Я и Другой поддерживаем равновесие, чтобы пирога не опрокинулась. Я вспоминаю, что нам было страшно. Немного или много? Теперь я точно не помню.
Мы бросили якорь в бухте и стали приготовлять еду.
Вдруг налетел сильный шквал, волны ударили в пирогу. Она страшно закачалась. Грелка и наш котел полетели кубарем. Стронг побледнел.
-- Позвольте, но ведь он -- негр!
-- А разве вы никогда не видели, как бледнеют негры, когда есть от чего бледнеть? -- усмехнулся Дьедоне...
"Гребите, гребите",-- закричал Стронг.
Жан-Мари во-время поднял якорь. Ураган, вырывая корневища, швырял их в пиоогу. Облака плыли над нами так низко, что казалось их можно достать рукой.
Жан-Мари встал, как будто собираясь сказать кое-что природе.
"Наплевать на тебя, -- кричал он.-- Если мы и на этот раз разобьемся, мы убежим в четвертый раз! -- И обращаясь к какому-то неизвестному собеседнику, повторил: -- Да, в четвертый раз!"
Я не знаю, к кому это относилось. Я велел ему сесть и слушаться.
Через четверть часа буран прекратился. Мы бросили якорь.
Но вот приближается новая туча. Она быстро движется, летит. Оказывается это -- москиты. Они уже обнаружили нас и сейчас начнут мучить свою единственную добычу. Москиты буквально облепили нас. Наши дрова вымокли, и мы не могли зажечь "букан", чтобы дымом разогнать насекомых. Жан-Мари свалился на дно пироги, плача от боли.
Наступило утро седьмого дня.
"Сегодня,-- сказал негр, -- вы увидите Бразилию".
Наши сердца забились сильнее. Мы посмотрели друг другу в глаза, как бы для того, чтобы лучше увидеть нашу радость.
Ветра не было. Мы шли на веслах. Здесь было много подводных камней.
Утро было тяжелое. Мы ничего не ели. Было так жарко, что мы совсем размякли от усталости. Как будто жара выдавила из нас всю кровь и все силы. Весла падают из наших рук. Мы не можем больше грести...
"Смотрите туда! -- закричал Стронг.-- Это -- мыс Оранжевый. Бразилия!"
"На весла, друзья, на весла!"
Не нужно было повторять команду. Все оживились.
Когда я вспоминаю об этом теперь, то спрашиваю себя, -- что же хорошего нашли мы на этом Оранжевом мысе? Он был такой же мрачный, как и все остальные. Но там уже нет опасности. Мне казалось, что между деревьями Оранжевого мыса я вижу тех, кто ожидает меня во Франции.
Жан-Мари тоже обалдел. Он видит на мысе свою Бретань. Он говорит "Мой Дуэ", и на его лице сияет радостная улыбка. Другой -- я никогда точно не знал его имени -- говорит о своей маленькой подруге на Монмартре, на улице Трех братьев. Нис и Калабриец стали вдруг балагурить по-итальянски.
Стронг продолжал курить свою трубку беспрестанно подбодряя нас.
"Гребите. Налегайте".
Поднялся ветер. Ойяпок широк как море. Пирога скользит по течению как по маслу. Вода набирается в пирогу, мы ее вычерпываем. Другой и Нис раздеваются, чтобы в случае опасности спастись вплавь. Резвый порыв ветра сорвал парус. На один миг передо мной встала сцена нашего крушения. Но нет, Жан-Мари снова ловко натянул парус. Браво, Жан-Мари!
Два часа мы несемся по Ойапоку, точно спущенные с цепи, замерзшие и преисполненные надеждой, страхом и радостью. Наконец мы приехали! Вот вдалеке огоньки, это -- Демонти, первый бразильский городок. Как хороша эта первая ночь в Бразилии.
-- Прекрасно. Прекрасно. -- говорим мы все вместе.
Вы конечно понимаете, что все было далеко не так уж прекрасно, но нам казалось именно таким.
Была темная ночь. Мы свернули парус и шли на веслах, стараясь совсем не шуметь. Вот показался свет, несколько домов. Стронг пристал к берегу, и мы вступили на землю. Молча, без всякого приказа, мы все, пятеро каторжан, обняли негра.
в затерянной стране
Дьедоне оживился. Он хочет заставить меня почувствовать, что вырвавшись из каторги, попадаешь в еще более ужасную обстановку.
-- Этим, -- сказал он, -- далеко еще не все было кончено...
Мы знали только название того места, где мы находились. Нет такого каторжанина, который не повторял бы его -- Демонти.
Что касается меня, я мечтал о Домонти пятнадцать лет.
Теперь мы здесь. Одиннадцать часов. Черная ночь. В лесу двадцать деревянных домиков. Жуткая тишина.
Внезапно мы все пятеро пожимаем друг другу руки. Жан-Мари произносит:
"Демонти!" -- и мы все повторяем: "Демонти". Радость бурлит в нас, как буря на море. До сих пор мы должны были прятаться от всех -- от людей, от собак охотников за людьми. Здесь ничего не нужно бояться. Мы только утомлены. Двадцать домов, Но для семи тысяч людей на каторге этот городок. является величайшим городом мира, ибо здесь -- свобода.
Мы оставались добрые три часа на одном и том же месте, не двигаясь, говоря шопотом, полумертвые от холода, но бесконечно счастливые.
-- Ошибочно думать, что счастье создано только для счастливых.
Наконец мы отправились в путь. Было наверно два часа ночи. Только-что зазвонили на колокольне. Если случайно церковь открыта, мы пойдем туда спать. Приближаемся к городу. Церковь заперта. В стороне от нее полуразрушенный сарай с фонарем внутри. Входим туда.
Это -- коровник. Лежавшие коровы подняли головы. Нас увидела большая собака, она обнюхивает и трется о нас. Она не только не лает, она даже ласково виляет хвостом. С тех пер, как мы покинули жизнь, уйдя на каторгу, нас еще никто так приветливо не встречал.
Каждый из нас улегся против коровы, чтобы согреться ее дыханием.
Та, которая была возле меня, оказалась рыжей и очень ласковой.
На заре раздался шум. Мы проснулись. На нас смотрел какой-то высокий крепкий мужчина. Он догадался, кто мы такие, и, покачивая головой, ушел.
Мы не двигались.
Мужчина вернулся, неся огромный котел с горячим рисом и макаронами.
Вы понимаете, каким вкусным все это нам показалось!
Мы вышли на маленькую площадь. Нас окружили женщины, молодые девушки, мужчины, дети. Они не боятся ни наших лиц ни наших лохмотьев. Женщины указывают пальцем по направлению к Гвиане, мы киваем головой.
Дьедоне закрыл глаза и уснул. Он всегда, заходя в мою комнату, сидел на сосновом кресле. Я думал сначала, что он сейчас проснется, но когда я ему сказал: "ладно! дальше!" -- он не шевельнулся. Я вышел и возвратился через два часа. Дьедоне был на прежнем месте. Я сел за стол. Он проснулся.
-- Знаете,-- сказал он мне, не заметив этого двухчасового перерыва.-- Мы дрожали от лихорадки, и женщины принесли нам хины. Они пробовали наш пульс, лоб, -- все так просто. А ведь мы были такие грязные! Они дали нам по чашке горячего молока, и нам казалось, что мы попали в рай. Тогда таможенные надсмотрщики... Они славные люди. Они заранее знали всю нашу историю, они видали многих таких как мы, прибывших с той стороны Ойапока. Они хорошо знают, что мы ничего им не скажем. Они сообщили нам, что началась разработка золотоносных жил в Каркоенне, что туда можно пойти и что там мы найдем работу.
Мы всех поблагодарили. Луи Нис и Калабриец заявили, что они пойдут на родину. Прощайте!
Остались Жан-Мари, я и Другой.
-- Почему вы его зовете, -- Другой?
-- Мы никогда не знали его имени. Это был бледный парень, глупый и несчастный. Его звали Другим потому, что по всякому поводу он говорил: это другое дело! Мы втроем сосчитали наши деньги. У меня было триста шестьдесят гвианских франков и двадцать граммов золота, у Жана-Мари -- сто пять франков и пятнадцать граммов золота, у Другого -- только семь франков.
-- Мы проводим тебя до разработок,-- сказали мы ему.
-- Спасибо, Жан-Мари, спасибо, Дьедоне, -- отвечал он, кланяясь нам чуть не до земли.
Таможенники нашли нам лодку, которая отправлялась в Керкоенну. Хозяин взялся отвезти нас за сто франков и 20 г золотого песку.
-- Я сейчас вкратце расскажу вам продолжение этого эпизода, -- сказал Дьедоне. -- Несчастье -- всегда несчастье.
Мы были в лодке вместе с шестью матросами и хозяином. Подходим к Оранжевому мысу, где лодка останавливается, чтобы закупить соленую рыбу у индейцев. Снова отправляемся и идем вдоль берега. Встречаем небольшие поселки -- Касоюину, Кассипоре. Через два дня показалось несколько домов.
"Это Каркоенна", -- сказал хозяин.
"Мы как раз сюда едем, -- остановитесь здесь".
"Нет", -- засмеялся хозяин и проехал мимо.
Мы рассердились. Хозяин заявил, что он едет в Аману, что он взял нас только для того, чтобы получить деньги, и что в Каркоенне он не остановится. Где же мы найдем работу?
Утром лодка вошла в илистую бухту. В глубине видны сараи. Шесть голых индейцев пилят доски. Хозяин долго разговаривает с одним из матросов и знаками велит нам высаживаться. Держу пари на мои граммы золота, что мы были бы убиты пильщиками как волки, если бы высадились. Это были индейцы из племени "птичий глаз", самые злые. Мы отказались. "Мы вам не арабы, -- кричал я.-- Мы вам покажем, как иметь дело с французами!" Они конечно не поняли меня, но мой тон все же произвел впечатление. Хозяин отвез нас до Аманы.
Мы не верили ему. Ночью поочередно мы бодрствовали. Утром мы увидели новую черную илистую бухту -- Аману,-- настоящее гнездо преступников. Что нам делать? В поселке одиннадцать, рыбачьих бараков. Как тяжело и безотрадно нам было.
"Хозяин, -- сказал я бразильцу, -- двести франков за доставку нас ниже, в другое место".
Он захотел сверх этого пятнадцать граммов золота,-- все, что у нас было,
Он может отвезти нас только до Вигии на Амазонке. Оттуда мы сможем добраться до Белема.
Белем! Двести пятьдесят тысяч жителей, наибольшая приманка для всех каторжан.
Я согласился. Он обещал отправиться через шесть дней...
АЛЬБЕР ЛОНДР (1884 – 1932. журналист, писатель. погиб при пожаре парохода в море у Йемена)